Поэтический мир А.Фета

 Существуют лирические системы, в которых ощущение резко определенного носителя речи уступает место ощущению резко своеобразного поэтического мира. «Представление о поэтическом мире складывается из представлений о наиболее близкой поэту сфере жизни и об особом характере поэтического видения» , — пишет исследователь этого вопроса Н. А. Ремизова. Между поэтическим миром и читателем при непосредственном восприятии нет личности как главного предмета изображения или остро ощутимой призмы, через которую преломляется действительность. Характерным примером может служить творчество Фета.

Фет постоянно говорит в лирике о своем отношении к миру, о своей любви, о своих страданиях, о своем восприятии природы; он широко пользуется личным место¬имением первого лица единственного числа: с «я» начинаются свыше сорока его стихотворений. 

Однако это «я» отнюдь не лирический герой Фета: у него нет ни внешней, биографической, ни внутренней определенности, позволяющей говорить о нем как об известной личности. Лирическое «я» поэта — это взгляд на мир, по существу отвлеченный от конкретной личности. Поэтому, воспринимая поэзию Фета, мы обращаем внимание не на человека, в ней изображенного, а на особый поэтический мир.

Каков же поэтический мир Фета?

Для реального, «биографического» А. А. Фета (Шеншина) действительность распадалась на две сферы. Одна сфера включала в себя «повседневность, житейские отношения, социальную практику, исторический опыт. Все это было для него областью пошлости, безобразия и скуки.

 Другая же сфера — прекрасного, красоты отождествлялась с миром природы и человеческой души и составляла предмет лирики Фета. Но не вся природа прекрасна, и не все в душе человека прекрасно; то, что некрасиво, поэтом отбрасывалось. И в этом нашел выражение реакционный характер его мировоззрения.

В исключительной сосредоточенности на красоте — и сила, и слабость поэзии Фета. Здесь кроется и секрет обаяния его стихов, и причина, по которой в самом наслаждении ими есть какая-то неполнота и неудовлетворенность.

Когда мы читаем стихотворение:

Только в мире и есть, что тенистый Дремлющих кленов шатер.

Только в мире и есть, что лучистый Детски задумчивый взор.

Только в мире и есть, что душистый Милой головки убор.

Только в мире и есть этот чистый Влево бегущий пробор —

то мы понимаем и верим: это—правда. Правда каких- то мгновений в жизни, когда человек до конца, 

безраздельно и самозабвенно отдается чувству любви, созерцанию природы и когда ему действительно кажется, что весь мир исчез, а есть только мгновения, о которых Фет сказал с замечательной поэтической силой.

Но жизнь не состоит только из подобных мгновений. В ней есть и отрезвление, и повседневность, и тяжелый труд, и борьба, и невозможность забыться. Однако от всего этого поэт отрешается.

У Фета особый взгляд на задачи и назначение поэзии.

 Пушкин сравнивал поэта с пророком, глаголом жгущим сердца людей. Лермонтов уподоблял поэзию кинжалу и набатному колоколу. Фет же видел задачу поэзии в том, чтобы творить красоту и превращать красоту преходящую — в вечную, нетленную («Этот листок, что иссох и свалился, Золотом вечным горит в песнопеньи»).

Как же входят природа и душа человека в поэтический мир Фета? 

Прежде всего, следует иметь в виду, что пейзаж в его лирике — это проекция внутреннего строя человека на природу. Если рассматривать картины внешнего мира как средство изображения внутреннего мира, то обнаружится, что внутренний мир этот крайне неуловим, зыбок, «фетовский человек» растворяется во всех этих алмазах, бриллиантах, контрастах света и тени и пр.

 В живописании природы мы находим у поэта два ряда образов: один составляют образы необычайно яркие, четкие, интенсивно окрашенные; образы другого выдержаны в приглушенной цветовой гамме.

 Эти два образных ряда выражают разные стороны мировоззрения Фета и 'по существу имеют общий источник: равнодушие поэта к социальной и исторической проблематике, ко всему тому, что для него было «прозой» жизни.

Это равнодушие лишало мир прекрасного в поэзии Фета достаточной нравственной опоры. Отсюда один образный ряд служил утверждению красоты как само¬довлеющей ценности, другой же вырастал из интереса поэта исключительно к внутреннему миру личности, сосредоточенной на глубинных переживаниях собственно¬го «я». Отсюда пристрастие к таким эпитетам, как золотой, серебряный, алмазный, жемчужный, бриллиантовый. Впрочем, дело здесь не только в зрительном впечатлении. Фет может сказать «серебряные сны» или «серебряные грезы». Все это великолепие нужно поэту для того, чтобы противопоставить его пошлости, скуке, «прозе» реальной жизни.

Разумеется, во всякой поэтической системе злу противопоставляется нечто противоположное. Вопрос только в том, что именно противопоставляется. У Фета злу противопоставлена красота, и только красота. 

У Пушкина или у Лермонтова красота непосредственно связана с нравственными ценностями. Поэтому Лермонтову, например, достаточно сказать:

Надо мной чтоб, вечно зеленея,

Темный дуб склонялся и шумел.

И это прекрасно, этого достаточно, потому что за образом-символом стоит у поэта целая система представлений о деятельности, жизни, мужестве и борьбе как смысле человеческого существования. У Фета же связь красоты с нравственными ценностями очень ослаблена. Естественно поэтому, что красота у него должна быть яркой, резкой, бросающейся в глаза. А если Фет и говорит «темный дуб», то тут же добавляет — «и ясень изумрудный». Ему нужны золото, серебро, жемчуг, алмаз и т. д., ибо в его поэтическом мире красота опирается не столько на нравственные ценности, сколько на самое себя. 

Таким образом, поэтический мир Фета насыщен этими яркими зрительными деталями не просто потому, что поэт именно так видел мир прекрасного; у них двойная функция: и непосредственно живописная, и оценочная, идеологическая.

Своеобразие воспроизведения природы у Фета ощущается особенно наглядно, когда мы сравниваем его поэтический мир с поэтическим миром другого замечательного русского поэта — Тютчева. 

В поэтическом мире Тютчева природа — это огромное живое существо. Она воспринимается поэтом в  целом, а детали, подробности, частности для него малосущественны. Поэтический же мир Фета характеризуется преимущественным вниманием к мельчайшим проявлениям жизни природы, которые поэт подмечал с необыкновенной зоркостью.

Так, о первых, еле заметных приметах весны Фет пишет: «Уж солнце черными кругами В лесу деревья обвело». Он рассказывает о последнем дне поздней осени: «Еще вчера, на солнце млея, Последним лес дрожал листом...». Вот Фет живописует рассвет: «С поля широкого тень Жмется под ближнюю .сень. <...> Холодно, ясно, бело, Дрогнуло птицы крыло...», рисует ночной берег моря: «Различишь прилежным взглядом, Как две чайки, сидя рядом, Там, на взморье плоскодонном, Спят на камне озаренном». Во всех этих примерах используется принцип изображения 'природы через удачно найденную деталь. 

Фет вовсе не стремится зафиксировать все приметы, краски, подробности описываемой картины. Он обычно поступает по-другому: набрасывает сначала ее общий контур, а затем сосредоточивает внимание на одной какой-то наиболее выразительной детали, давая возможность читателю с помощью воображения представить по ней всю картину.

Однако Фет, вслед за Жуковским, охотно изображает и блеклые тона, гаснущий свет, переход от света к мраку. Во многих случаях эта неясность контуров, форм, красок и звуков мотивируется физической точкой зрения субъекта речи, его положением в пространстве — он удален от 'предметов и вещей, которые видятся ему в туманной дымке: «Прозвучало над ясной рекою, Прозвенело в Померкшем лугу, Прокатилось над рощей немою, Засветилось на том берегу. Далеко, в полумраке, луками Убегает на запад река».

Внимание поэта особенно часто привлекают картины природы, отраженной в воде, колеблемой движением волн. Если пользоваться термином живописи или кинематографа, то можно сказать, что в поэтическом мире Фета встречаются необычные ракурсы («Над озером лебедь в тростник протянул, В воде опрокинулся лес, Зубцами вершин он в заре потонул, Меж двух изгибаясь небес»).

Во многих случаях изображаются «сдвинутые» кар¬тины— образы действительности, деформированные ли¬бо необычным углом зрения, либо своеобразными усло¬виями восприятия. Выбор особого угла зрения связан со стремлением поэта противопоставить прозаической ре¬альности творимую красоту: «Ярким солнцем в лесу пла¬менеет костер, И, -сжимаясь, трещит можжевельник; Точно пьяных гигантов столпившийся хор, Раскраснев-шись, шатается ельник». Исследователь творчества Фе¬та Б. Я. Бухштаб пишет об это-м пейзаже: «...ельник не шатается на самом деле, а только кажется шатающимся в неверных отблесках костра».

Вообще Фет охотно изображает фантастические картины, порожденные, как было уже сказано, особыми условиями восприятия. Таковы стихотворения «На кресле отвалясь, гляжу на потолок...», «У окна», «Фантазия». 

И здесь мы уже переходим к особенностям изображения у Фета внутреннего мира, не опосредованного пейзажем.

Фет живет преимущественно жизнью чувства, а не мысли, жизнью души, а не разума. Но чувства в его по¬этическом мире особого рода — смутные, неясные. Во многих случаях их нельзя даже назвать, определить, а можно лишь намекнуть на них. Сам поэт и не стремится эти чувства подвергнуть анализу, осмыслить, да и вряд ли можно их осмыслить. В этом отношении симптоматична концовка стихотворения «Я пришел к тебе с приветом...» («...не знаю сам, что буду Петь, — но только песня зреет»).

Эта неопределенность чувств объясняется также и тем, что поэта интересуют, по меткому наблюдению Б. Я. Бухштаба, не люди, а их чувства, как бы отвлеченные от людей. Иными словами, изображаются определенные психологические ситуации и эмоциональные состояния в их общих чертах—не особого склада личности.

Для воспроизведения такого расплывчатого, еле уловимого внутреннего мира Фет и прибегает к сложной системе 'поэтических средств, которые при всем разнообразии имеют общую функцию — функцию создания зыбкого, неопределенного, неуловимого настроения.

Но и выбор поэтического мира как формы выражения авторского сознания, и само содержание этого мира, охарактеризованное выше, определялись, в конечном счете, особенностями идейной позиции Фета. Это станет очевидно, если мы поэзию Фета будем рассматривать в соотнесенности с русской лирической поэзией середины XIX века. 

Разграничение по принципу идеологическому в основном совпало в ней с разграничением по принципу эстетическому. Для Некрасова и поэтов его школы (Добролюбова, Михайлова, Огарева) характерна была преимущественно установка на субъектно-определенные формы выражения авторского сознания: в их лирических системах огромную роль играют образы лирических героев. 

Для лириков так называемого «'чистого искусства» (Фета, Полонского, Тютчева, Майкова) с их отталкиванием от социальной проблема¬тики, углубленным интересом к личности, поднятой над историей и соотносимой с космосом, были характерны преимущественно внесубъектные формы выражения авторского сознания: лирическая система каждого из них воспроизводит действительность в форме поэтического мира.

Зависимость между общественно-политическими, социальными, философскими взглядами и способами выражения авторского сознания не однозначна; жесткой, раз навсегда заданной связи здесь нет; в других исторических условиях, в другой общественной ситуации, под влиянием других литературных традиций соотношение литературных школ и преобладающих способов выражения авторского сознания могло быть иным.

С.Н.Мищенко