«Ода» дивану. (По роману И. А. Гончарова "Обломов".)

Был у одного петербургского барина диван, широкий, просторный, мягкий. Настолько он был удобен и хорош, что хозяин дивана, Обломов, не желал с ним расставаться. Когда Илья Ильич «был дома - а он почти всегда был дома, - он все лежал» на своем диване в любимой комнате, где мебель, в отличие от других помещений квартиры, не была закрыта чехлами и шторы не были спущены. Комната, где лежал Илья Ильич, была прекрасно убрана: бюро красного дерева, красивые ширмы, шелковые занавесы, ковры, несколько картин, бронза, фарфор, масса красивых мелочей. Но ничто из этих вещей не могло сравниться с обшитым шелковой материей диваном! Не могло сравниться потому, что любимое ложе позволяло хозяину лежать: "лежанье у Ильи Ильича не было необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать ... Это было его нормальным состоянием ".

Диван тоже любил своего хозяина, не обижался на Обломова за то, что " задок ...оселся вниз, наклеенное дерево местами отстало", что на нем часто лежало забытое полотенце или халат, валялись хлебные крошки, или была прислонена только что выкуренная трубка. Не обижался, сознавая: Обломов верен ему и никогда его не покинет. Диван ждал, когда Илья Ильич, встав утром с постели после чая, погружал свое тело в его ласковые мягкие объятия, «подпирая голову рукой», обдумывал планы переустройства имения, «не щадя сил , до тех пор , пока , наконец , голова утомится от тяжелой работы , и когда совесть скажет : довольно сделано сегодня для общего блага». Диван гордился тем, что был единственным слушателем этого философствующего сибарита, разделявшим и его «одиночество, и его молчание, и его разговор, и волнение, и образ мыслей»; вместе с ним воображал «себя каким-нибудь непобедимым полководцем, перед которым не только Наполеон, но и Еруслан Лазареевич ничего не значит... или у
страивал новые крестовые походы и воевал, решал участь народов, разорял города , щадил , казнил» , оказывал помощь и проявлял великодушие .

Когда Обломов, принимая у себя в комнате Штольца, философствуя, обвинял свет и общество в том, что его представители « мертвецы, спящие люди, хуже» его , диван молча соглашался с ним .

В горькие минуты обломовское ложе словно навевало покой, готово было шептать хозяину пушкинские строки:

Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет!

Диван, как и Обломов, очень не любил те минуты, когда их «жизнь трогала», « щипала исподтишка». Сколько волнений принесло письмо старосты « о неурожае, недоимках , уменьшении дохода»! Сколько нервов Обломову и лопнувших пружин дивану !

Но самым тяжелым испытанием для обломовского ложа стали месяцы возрождения Ильи Ильича. Любовь к Ольге Ильинской отняла у него хозяина. Как горько было дивану в течение всего лета не видеть Обломова, не слышать его ворчаний, вздохов, философствований. Он в какой-то момент уже и засомневался : " А вернется ли хозяин? " Вглядываясь в брошенный на стуле халат Ильи Ильича, он искал у него поддержки: « …так же покинут, как и я ?» Какой же яркой была радость дивана, когда он вновь ощутил на себе тело хозяина. Пусть испытал он после этого неудобство переезда, пусть другая квартира, хуже, теснее прежней , но диван уже понял : Обломов - его раб, он навсегда вернулся и целые дни, лежа в ласковых объятиях молчаливого друга , уже не рисовал «узора жизни» , а любовался обнаженными локтями Агафьи Матвеевны ...

Какое самодовольство испытал диван, когда услышал горькие слова хозяина, обращенные к Штольцу : « Я распался навсегда ; ты не спаяешь, не составишь две разорванные половины. Я прирос к этой яме большим местом : попробуй оторваться - будет смерть». Самодовольство и гордость дивана очевидны: ведь он причина тому ...