Форма входа
КНИЖНАЯ ПОЛКА ДЛЯ СДАЮЩИХ ЕГЭ ПО РУССКОМУ ЯЗЫКУ
Уважаемые абитуриенты!
Проанализировав ваши вопросы и сочинения, делаю вывод, что самым трудным для вас является подбор аргументов из литературных произведений. Причина в том, что вы мало читаете. Не буду говорить лишних слов в назидание, а порекомендую НЕБОЛЬШИЕ произведения, которые вы прочтете за несколько минут или за час. Уверена, что вы в этих рассказах и повестях откроете для себя не только новые аргументы, но и новую литературу.
Курамшина Ирина "Сыновний долг"
Об авторе
Ирина Курамшина (сетевой ник IRIHA)
Член Российского Союза Писателей (РСП), член Московского содружества литераторов (МСЛ), член Русского литературного клуба.
Родилась в Сибири, школу окончила на Таймыре, проживает в Москве, по специальности – экономист, бухгалтер. Литературным творчеством несерьезно увлекалась с юности, серьезное же отношение к собственному творчеству пришло в начале тысячелетия, начавшись с ведения дневника «Из жизни моих животных».
Ирина пишет стихи, повести, рассказы о своих современницах – женщинах мегаполиса, публицистические статьи и заметки, является редактором на литературном сайте «Решетория». С 2005 года регулярно публикуется в литературных альманахах, сборниках, газетах и журналах, принимает активное участие в сетевых конкурсах. Она – автор двух поэтических сборников и трех сборников прозы, с 2012 года сотрудничает с журналом «Председатель ТСЖ», в котором публикуются ее статьи по основной профессии.
«Как человек яркий, разносторонний, Ирина свободно чувствует себя в любом жанре, однако, известность заработала, в первую очередь, своими рассказами – миниатюрами, сюжеты которых берутся прямо из окружающего нас будничного мира (из «сора», как сказала бы незабвенная Анна Андреевна), из того, мимо чего мы равнодушно, а то и с некоторым раздражением, проходим каждый день. Ирине давно видеть в этих картинках нечто более глубокое, то, что заставляет иной раз улыбнуться, иной раз крепко задуматься, иной раз – вздохнуть…»
Главный редактор литературного сайта «Решетория»
Валерий Волков
О книге
Испытание на зрелость, на милосердие проходит герой, сын Рэны, узнав о страшном диагнозе матери. Автор не описывает подробно, о чем думал парень, как искал выход из создавшегося положения: разум и чувства в те дни «работали» воедино.
И.Курамшина огорошит не только Рэну, но и нас, читателей, тем, какое решение примет когда-то брошенный матерью юноша. Он, забыв все обиды, проявит себя, как любящий сын, человек не только милосердный, но и благородный. Максим предложит больной матери для пересадки свою почку…
Любовь Михайловна Бенделева – учитель России, «Почетный работник общего образования», обладатель президентского гранта в рамках национального проекта «Образование»
Сыновний долг
«Попрыгунья-стрекоза, лето красное пропела, оглянуться не успела… Попрыгунья-стрекоза… Попрыгунья-стрекоза…»
Строчки из детского стихотворения прицепилось намертво. Сотни стрекоз с прозрачными крылышками водили хороводы, прочно обосновавшись под черепной коробкой. Не давали думать. Ни о чем. Абсолютно ни о чем.
– Попрыгунья-стрекоза, попрыгунья-стрекоза… – ворчливо повторяла вслух Рэна в надежде, что прилипчивые рифмы отвяжутся. – Так обозвать свою мать! Совесть есть? – Это уже громче. Почти истерично. В сторону комнаты сына.
Макс появился в дверном проеме, покрутил пальцем у виска и насмешливо уставился на родительницу. Насекомые наконец-то прощально помахали Рэне чудовищным веером, сложив все крылья в одно – огромное, внушительное, даже пугающее. Получилось, можно сказать, символично, и… «Остапа понесло»…
Остановиться на полном ходу Рэна не могла. Вернее, не умела. Или привыкла… Так было всегда. Почти ежедневно. Обычно после полуночи. Крик переходил в слезы, слезы – в рыдания, рыдания – в истерический смех. А потом – успокоительное, снотворное и кошмары в сновидениях.
Рэна кричала на сына, а тот молча жевал бутерброд и запивал чаем. Равнодушно, отстраненно.
«Меня никто не понимает. И не воспринимает всерьез. Мне даже не к кому обратиться за помощью. У всех есть друзья. Родные. Сослуживцы, в конце концов. Они знают, что их кто-то выслушает. Поможет. Посоветует. А мне? Куда мне? К кому?.. А надо ли? Все равно осталось не так много… Что, кто-то знает способ избавления от смертельного недуга? Или предложит воспользоваться волшебной палочкой?»
Истерики были частью ее жизни. Её панцирем, скорлупкой. В них она преуспела, как ни в чем другом. Сделать из мухи слона? Да раз плюнуть! Приврать, чтоб сказку сделать былью? Как дважды два! Рэна с детства усвоила, что сопротивление в одной упряжке с нападением, рано или поздно приведут к нужному результату. Первая нападала и всегда поступала, как считала нужным только сама. Чужое мнение не уважала, никогда с ним не считалась. Когда Рэне исполнилось четырнадцать лет, она ушла из дома и в первую очередь избавилась от ненавистного имени – Раиса, превратившись в Рэну. В знак протеста. И для самоутверждения. Прибилась к хиппи, кочевала из города в город, носила цветные лохмотья, курила «травку» и неделями не мыла голову. Потом появился Вадик, пытавшийся ее перевоспитать. Рэна снова сопротивлялась. Результатом стало судьбоносное решение о рождении ребенка, а Вадик исчез из ее жизни в тот день, когда родился Макс.
Пришлось на какое-то время превратиться в рядовую мать-одиночку и даже устроиться на работу. В борьбе за выживание, уже вдвоем с ребенком, Рэна обнаружила некоторые плюсы. Во-первых, её жалели окружающие. Несовершеннолетняя девчонка. Сирота (так она представлялась новым знакомым). Как же не посочувствовать? Не прилагая особых усилий, молодая мамаша получала многие блага совершенно бесплатно. Смазливая внешность, коммуникабельность, живой язык, умело используемая интуиция открывали перед ней самые неподатливые двери. А во-вторых, отсутствие средств мобилизовало все, до сих пор дремлющие, таланты девушки. Дар повелевать мужчинами был основным. Вот в этой области Рэна и решила преуспеть, листая популярные женские журналы во время прогулок с сыном.
– Жить, как миллионы российских затюканных тёток? Стать одной из них? Откладывать на боках жировые прослойки про запас? Толкаться в очередях? Ездить на городском транспорте в толчее среди потных тел? Ни за что! – частенько упражнялась Рэна в аутотренинге перед зеркалом. Подруг у нее не было, и заводить их она не собиралась – конкурентки…
– Я умная, успешная, привлекательная. У меня море поклонников. Мне каждый день дарят роскошные букеты, я одеваюсь в самых дорогих заграничных бутиках, я отдыхаю на самых престижных курортах мира. Все, без исключения, мужчины боготворят меня.
Говорят, что если чего-то очень хочется, то оно обязательно сбудется.
Так и Рэна. Хотела и получила. С маленькими оговорками. «Принца» она таки повстречала, но не на фешенебельном курорте, а в интуристовской гостинице, где изредка подрабатывала «путаной». На дворец «принц» не раскошелился, и виллу на побережье не подарил, но небольшую квартирку в центре столицы оформил на Рэну – самому в дальнейшем на гостиницы тратиться не надо будет, да и подружку таким подарком можно привязать надолго. Иностранный друг навещал Рэну регулярно, делал подарки, пусть не самые дорогие, но зато все сплошь заграничные – на зависть соседям. Макс был пристроен предприимчивым любовником в круглосуточный интернат при Дипкорпусе, и не доставлял ощутимых хлопот. Рэна разбаловалась: стала часто бывать за границей, полюбила ленивый отдых в уютных отелях с посещением преимущественно нудистских пляжей. Привыкла к СПА-процедурам, регулярным походам в спортивные клубы да по салонам красоты. И сейчас, в свои пятьдесят с хвостиком, она выглядела потрясающе молодо и элегантно. Даже синева под глазами не портила Рэнино холеное лицо. И никто не мог дать ей больше сорока лет.
Вот только готовить, стирать, убирать, вести хозяйство, экономно расходовать средства Рэна так и не научилась, а заполнение квитанции по оплате электроэнергии вводило женщину в длительный ступор.
«Попрыгунья-стрекоза… Допрыгалась. Принц состарился. С довольствия снял. От кормушки отлучил. Теперь на молоденьких заглядывается. Мной брезгует. Бегает по барам чуть ли не со школьницами. Можно подумать, старость они ему отсрочат. Как же! Держи карман шире.
А сынок правильно делает. Все верно. Какая я мать была? Никудышная. Ехидна. Кукушка. Кому могла – подбрасывала. Сколько он меня видел-то в своем безрадостном детстве? Десять лет провел в интернате. Словно в тюрьме. Срок отбыл. Иногда ленилась по выходным забирать его домой. Все выдумывала уважительные причины для директрисы. За что Максу меня любить? За тряпки, что Майкл привозил? Да он равнодушен к шмоткам. Годами в одной куртке ходит. И ненавидит меня. Действительно – правильно делает. Пусть ненавидит. И презирает пусть. Только бы из дома не выгнал. И дал умереть в своей постели. Диализ уже не помогает... Донора нет... И денег нет на покупку очереди поближе. Майкл, сволочь, полгода не появляется. Ведь единственный знает, что меня ждет!.. Но помогать не желает. Тридцать лет ему верой и правдой отслужила. Половой тряпкой... Да вот износилась. Теперь проще выбросить, чем подлатать. Трус! Жалкий трус. Ну, и пусть катится к чертям! в свою заграницу. А я назло ему вот как возьму – и проживу остаток жизни по-новому. Прямо сейчас и начну... новую её…»
– Мать, ты, это… не злись… – Максим подошел и положил руку на плечо Рэне. – Я твою медицинскую карту нашел. Случайно. Знаешь, мам, все будет хорошо. Я уже сходил в твой центр и обо всем договорился.
– О чем договорился?
– Об операции…
– Не понимаю… И карта… Ты не мог случайно. Она заперта в столе. Ты сломал замок?
Рэна в недоумении уставилась на сына.
– Ну, да. Извини. Это только для твоей же пользы.
– Пользы? – Рэна было взвизгнула по инерции, но тут же спохватилась, вспомнив про новую жизнь.
«Происходит что-то несуразное. Зачем Макс рылся в моем столе? Почему? Для чего? Он так никогда не делал. Он вообще правильный ребенок в отличии от своей непутевой матери. Об операции говорит. Не может быть. Моя очередь подойдет только через год, а может и больше».
– Макс, объясни толком. Откуда возьмется почка? Ты ее купил? На что? На какие средства?
– Да нет же, нет.
– Что тогда? Очередь купил? Или все, кто передо мной, умерли разом? – недоумевала Рэна.
– Ма-ма! Успокойся. Сядь. Вот, воды выпей, – он подал стакан с минералкой и отвернулся к окну, прислушиваясь, как мать жадно, большими глотками, пьет воду.
– Донором выступлю я! – жестко, тоном, не терпящим возражений, сказал Макс.
У Рэны неестественно округлились глаза, она попыталась что-то сказать, но только по-рыбьи открывала рот, не произнося ни звука. Мать понимала, что решение, приятое сыном – слишком большая жертва, принимать которую она не должна. Рэна разнервничалась, руки не слушались, жили какой-то своей, отдельной жизнью, и еще невыносимо заныло слева. Она попыталась возразить, но сын продолжил все тем же, строгим голосом:
– У нас с тобой одна группа крови. Мы близкие родственники. Ближе некуда. Ведь так? – Мать непроизвольно кивнула – получилось испуганно. И вообще, она чувствовала себя маленькой девочкой перед своим вмиг ставшим каким-то чужим и слишком взрослым сыном.
– Вот и хорошо. Раз близкие – моя почка тебе подойдет. И приживется лучше. Чем чья-либо.
Хоть Максим и хорохорился, но прилипшие ко лбу волосы говорили о многом. Страх, который никуда не делся после информации, полученной из медицинской карты матери, прочно обосновался в душе, уступив, однако, дорогу любви и благородству. И перебороть этот страх у Максима не хватало сил. Но он сумел совладать с собой, и уже мягко добавил, глядя на всхлипывающую мать:
– Да не реви, дурная. Ничего сверхъестественного я и не делаю. Это мой долг. Понимаешь?
Рэна мотала головой: «Нет, нет и еще раз нет. Не понимаю. Такого не может быть. Он же ненавидит меня. Нет, нет. Это не со мной происходит…»
– А, ну, и не понимай, – Максим махнул рукой и поспешил из комнаты, чтобы самому не разреветься, потому что предательский комок в горле поднимался все выше и выше. – Я пошел телек смотреть. Там футбол. – Буркнул он в дверях и неожиданно для самого себя послал ошеломленной известием Рэне воздушный поцелуй.
– Я хочу, чтобы ты понянчила своих внуков.
Эквивалент счастья
– Пап, ты ведь от своих слов не откажешься? Нет? – Димка пытливо заглядывал отцу в глаза, а тот стыдливо отводил их в сторону, прикрываясь «Советским спортом». – Я, правда, могу любое желание загадать? В самом деле? Любое-любое?
«Угораздило же меня ляпнуть… Сейчас точно – начнет собаку просить. Ну, кто, кто меня за язык-то тянул. «Семён Семёныч!» Эх…» – Егор стоически молчал в надежде, что сыну надоест игра в безответные вопросы, и он перекинется на мать, но Димка был сегодня прилипчивее банного листа. Пришлось отложить газету и включиться в разговор:
– Да, любое. В принципе мы с мамой готовы к любым… неожиданностям.
– Уррааааааа! – Димка победно сделал боксерский хук в воздух и, продолжая возбужденно горланить, начал носиться по комнате. – У меня будет собака! Самая настоящая собака! Мой друг! Я буду гулять с ним, и кормить его стану, и ухаживать за ним. И он будет самый красивый, и самый умный, и самый лучший на свете. Правда, пап?
«А куда мы денемся? – Егор утвердительно кивнул головой. – Знал бы ты, сколько пришлось уламывать мать…»
На Димкины вопли из кабинета прибежала встревоженная супруга, а со стороны кухни появилась испуганная домработница Наташа.
Егор подмигнул жене, кивнул Наташе и веско, как он умел это делать на совещаниях, произнес:
– Итак, Дмитрий изложит нам свое желание, и мы сообща должны принять окончательное решение по его выполнению. – Он подождал, пока женщины усядутся, и обратился к сыну. – Ну, давай, говори.
Но Димка неожиданно сорвался с места и со словами «я сейчас» выбежал из комнаты.
«Куда это он?» – удивленно спросил глазами супругу Егор, на что Лиза молча пожала плечами.
– За каталогом он побежал, – подала голос Наташа, – в котором все породы собак.
– О, Боже… – застонала Лиза, – это все-таки свершилось… Собака, лужи, обгрызенная мебель, растерзанная обувь, бессонные ночи… О, Боже…
– Успокойся, мы же уже говорили с тобой. Каждый нормальный ребенок в детстве мечтал о собаке, и…
– Ты тоже? – ехидно перебила супруга.
– Я? – Егор растерялся. Положа руку на сердце, он и сам хотел лохматого друга, еще с детства. Но вслух приходилось озвучивать совсем другое – Лиза еще во время медового месяца обмолвилась, что очень боится собак.
– Да, да. Именно ты. Я-то, видимо, ненормальная… А ты? Ты мечтал?.. – жена теперь стояла напротив и смотрела прямо в глаза. Егору очень хотелось откровенно рассказать Лизе о своих переживаниях, но он боялся её обидеть. Хотелось поделиться воспоминанием о том, как он со своим отцом ежедневно ходил подкармливать бродячих собак на пустыре за домом, о том, как они строили будки для этих бездомных, лечили их, спасали от служб по отлову бродячих собак. У мамы была аллергия, и брать какое-либо животное в дом категорически воспрещалось. С одной стороны, Егор радовался, что сыну передалась любовь к животным, с другой, он понимал и супругу, хотя время от времени вопрос о домашнем питомце Лизе все же задавал: вдруг страхи улеглись?
Положение спас Димка, вернувшийся действительно с каталогом. Он раскрыл его на странице с закладкой и бережно положил отцу на колени. Лиза присела рядом с мужем, с другой стороны на диван примостилась домработница. Втроем они уткнулись в книгу, а Дима с видом победителя взирал на них.
Первым подал голос отец, оторвавшись от чтения и разглядывания фотографий:
– Тебе точно нравится эта порода, сынок? – Было заметно, что Егор нервничает, пальцы точно намертво прилипли к пуговице рубашки и крутили, крутили, крутили несчастную.
– Пап, тебе не нравятся ньюфаундленды? – спросил разочарованный сын.
– Нравятся. Ещё как нравятся. Но таких собак держат, как правило, в частных домах. Они не для городских квартир. Понимаешь, ньюфаундленды очень крупные, им надо много двигаться, как можно больше времени проводить на свежем воздухе. – Егор заметил благодарный взгляд Лизы и воодушевленно продолжил: – А кто будет гулять с ним? Ты? Да ты не удержишь такую махину, силенок не хватит. А если предположить, что выгул собаки происходит в нашем скверике, где гуляют еще и дети, то можно представить последствия… А мама? Ты о ней подумал?
– А что мама? Мама же согласилась – ты сам сказал.
– Я про другое. К такому выбору надо подходить ответственно. Заранее подумать о ситуациях, которые могут возникнуть. Например, ты заболел. Я на работе. А собаку нужно вывести на улицу. Кому это придется делать? – Димка как-то жалостливо посмотрел на мать. – А! Дошло? То-то. Давайте выберем породу, которая устроит всех.
– Может, вот эту прелесть? – робко спросила Лиза, указывая на фотографию, с которой смотрело миленькое существо с красным бантиком и переливающейся на солнце шерстью.
Оба, и отец, и сын, скривились и дружно прыснули.
Весь вечер семья терзала каталог. Лиза пыталась заменить мечту то хомячком, то морской свинкой, даже на крысу отважилась, но мужчины ревностно отстаивали именно собаку. А вот тут их мнения разошлись: Димке нравились крупные породы, отцу – средние.
– Ну, мальчики мои, давайте чихуахуа купим. И места много не занимает, и гулять с ней не обязательно…
– С ней? – хором спросили удивленные Егор с сыном. Таким образом, вопрос с полом решился окончательно.
– Все, думайте дальше сами. Я – пас, – смирилась Лиза и ушла в свою вотчину – кабинет.
Вдвоем мужчины смогли прийти к единому решению быстрее, и в итоге был выбран ирландский сеттер с редким для своей породы окрасом – «березка». Денег такой щенок стоил немалых, но черные вкрапления по серо-белой шерсти заворожили, и Егор с Димкой просто заболели именно этой породой. Лиза для проформы поохала, но тоже согласилась:
– Когда-то надо начинать «не бояться собак».
Почти два месяца ушло на поиски редкого щенка, хорошего и надежного клуба, на изучение материалов о содержании и воспитании собаки. Наконец, Егор нашел то, что надо: щенок удовлетворял всем предъявляемым требованиям. На субботу была назначена встреча с заводчиком и смотрины. Накануне вечером все долго обсуждали будущее нового члена семьи, и Дима так «наобсуждался», что утром Лиза еле растолкала сонного сына.
Питомник находился за городом, поэтому выехали рано. Лиза тоже собралась со своими мужчинами – как-никак, решался важный для семьи вопрос, причем не на один день, а на долгие годы. Ехали молча, каждый ушёл в свои мысли. Егор водил аккуратно, ездил без превышения скорости, поэтому сразу заметил у дороги нечто необычное. Он затормозил и выскочил из автомобиля. Жена с сыном без лишних разговоров последовали за отцом.
На обочине лежала собака, совсем щенок.
– Дворняжка. Месяца два. Машина, наверно сбила, – определил Егор и присел перед жертвой аварии. – Куда тебя понесло, дурачок? Что с тобой делать-то теперь? – Сидя на корточках, мужчина то запускал руку в шевелюру, то терзал подбородок.
– В «ветеринарку» надо везти, – твердо сказала Лиза. – Не оставлять же малыша здесь.
– Пап, а он ранен или убит насмерть? – Димка наклонился и погладил щенка.
Щенок от прикосновения Димкиной руки открыл глаза – бездонные колодцы изумления, внимательно оглядел людей и громко тявкнул. И в ту же секунду перестало иметь значение, каких кровей этот случайный пёс, какой он породы, имеет ли родословную, прививки. Просто кто-то где-то в небесной канцелярии решил, что следует пересечь пути трех людей и маленького существа именно в этой точке вселенной, и пути пересеклись. В нужное время, в нужный час. Эквивалент счастья оказался равен одному «тяф»-у.
Вот так Арчик стал полноправным членом человеческого семейства, а семейство обрело преданного друга и защитника – пёс вырос, как и хотелось Димке, крупным и с виду свирепым, и в то же время – добрейшим, ласковым и веселым, как хотелось Лизе.
Драгоценная коллекция
«Время разбрасывать камни, и время собирать камни»
(Экклезиаст)
Свист, раздавшийся за спиной, заставил деда оглянуться. Для этого пришлось упереться в камень обеими руками и сильно напрячь икроножные мышцы. Сзади стояли трое пацанов лет четырнадцати и нагло улыбались.
– Дед, помочь? – спросил кудрявый юнец, что стоял справа. – А то еще надорвешься… Нас потом совесть замучает.
– Тимуровцы что ли? – старик прерывисто дышал, на костлявых руках пульсировали синие жилы, натянутые струнами.
– Нет, дед. Отстал ты от жизни. Тимуровцы – атавизм. Ты бы еще пионерами нас обозвал. Сейчас каждый свою команду сбирает. И стратегия у всех разная, и цели тоже отличаются, да и возможности теперь другие…
Старик, охая, осторожно развернулся к мальчишкам, упираясь в валун радикулитной спиной, и с интересом стал прислушиваться к говорившему.
– Вот чего ты корячишься? Делать тебе больше нечего? А техника на что? Позвоним на фирму, пришлют какой-нибудь бульдозер или экскаватор.
– Нет, спасибо. Я как-нибудь сам, ребятки. – Вежливо отказался старик, вытирая рукавом блестящий, в биссеринках пота лоб.
– Дед, зря отказываешься. Мы ж с тебя не собираемся денег за помощь брать. Мы ж от души. – Все трое одинаково лениво жевали жвачку, щурились на солнце и широко улыбались. – Так я звоню?
Старик отрицательно покачал головой, медленно развернулся и снова стал толкать камень в гору. Мальчишка, который вел диалог, покрутил пальцем у виска и снова пристал с расспросами:
– Дед, а дед. Вот скажи: зачем тебе это надо? Вроде с виду не псих… А дурью маешься.
– Пришло время собирать камни… – туманно ответил старик.
– Так ты коллекционер? Камни собираешь? Драгоценные? И этот драгоценный? Да? – затараторил пацан, поглядывая с любопытством на камень, который дед упорно катил вверх по склону. Товарищи кудрявого паренька тоже заинтересованно уставились на валун.
Старик рассмеялся, отчего его лицо покрылось сетью мелких морщинок:
– Этот? Да. Он, пожалуй, самый ценный в моей коллекции.
– А что, есть еще? – хором спросили трое подростков и совсем не по-детски сверкнули их алчные взгляды.
– Полно, за всю жизнь столько скопилось… там, – неопределенно махнул рукой старик в сторону темнеющей верхушки горы, зачем-то перекрестился и продолжил свой путь.
Через некоторое время он обернулся, чтобы попрощаться, но увидел, как мальчишки лихорадочно тычут пальцами в кнопки мобильных телефонов и оживленно переговариваются, уже не обращая на него внимания. Старик только горестно вздохнул.
«…Взгляни, как злобно смотрит камень, В нем щели странно глубоки… – пробормотал он, так не вяжущиеся с обстановкой, с самим его образом, строки Н.Гумилёва. – Эх… Как камни портят жизнь нормальным людям…»
Когда вершину удалось покорить, а валун был наконец-то доставлен по назначению, взору старика открылась нелицеприятная картина. По всей поляне, которую он облюбовал, на которой старательно выстраивал свою «пирамиду», были разбросаны камни. Его камни, про каждый из которых старик мог бы рассказать много интересного. Они были частью его жизни, они жили вместе с ним, и умереть они должны были все вместе. Теперь камни в беспорядке валялись на холме, а вокруг суетились предприимчивые юнцы: били по валунам кувалдами, дробили отбойными молотками, пыхтели, ругались. Кудрявый заметил старика и подошёл.
– Дед, здорово! Допёр?
– Как видишь.
– Силён! Ты извини. Мы тут немного похозяйничали.
– Вижу. И как успехи? – Старика так и подмывало позлорадствовать, но он сдержался – победа осталась за мудростью.
– А ты нас не обманул? Камни действительно дорогие? – нервно спросил кудрявый, и сам же себе ответил: – Хотя… Вряд ли нормальный человек стал бы так усиленно прятать какую-нибудь ерунду. Кстати, дедуль, ты не ответил на мой вопрос. Что в твоём самом драгоценном внутри?
– Тебе не понять, ты же только начал разбрасывать камни, и урожая своего тебе еще долго ждать, а вот я уже собрал свой… – уклончиво ответил старик.
Мальчишка медленно начал покрываться красными пятнами, лицо перекосило недовольной гримасой – злость готовилась выплеснуться наружу. Старик предупредительно мягко, но очень весомо произнёс:
– Здесь у меня, сынок, любовь, – он ласково погладил шершавую поверхность. – Разбросал я ее в свое время по всему свету. Видишь, она стала серой, грязной, безжизненной массой. Поэтому я её сюда и втащил. Тут – на горе, солнца больше, света, воздух чище. Здесь всё мое собрано – старик обвел взглядом поляну – всё, что терял когда-то, от чего отказывался по своей воле. Собрал и грехи свои, и неудачи. Радости, печали, плохое и хорошее – всё, в одну большую кучу…
– Постой, постой… – до юнца медленно доходил смысл сказанного. – То есть, в камнях нет никаких бриллиантов или золота, они не имеют никакой ценности?
– Для тебя не имеют. Для меня – ценнее их ничего нет. Прими это по-философски спокойно и лучше возвращайся со своими друзьями домой. Когда-то и твое время придет – собирать камни… Меньше разбрасывай их сейчас, люби их…
Договорить старик не успел, потому что согнулся пополам, получив удар, ровнехонько в область солнечного сплетения – его собеседник бил уверенно: профессионально и метко.
– Я же говорил, что он псих, – удовлетворенно пояснил кудрявый друзьям. – Псих и есть. – А потом сплюнул и раздраженно добавил:
– Только время потеряли.
Они уже почти ушли, старик слышал удаляющиеся шаги «тимуровцев», однако компания неожиданно вернулась.
– Знаешь, дед, мы тут посовещались и решили. Говоря твоим языком, пришло время поквитаться. Сейчас мы твою самую дорогую драгоценность скинем в воду – оттуда ты её точно не достанешь. И тогда превратишься ты в вечного ныряльщика, и придется тебе, дедуль, камни не собирать, а доставать. И никакой блат не поможет. Если ты, конечно, не тот старче – «дружбан» золотой рыбки, из сказочки. Вот такая философия.
Втроем, пацаны легко и практически без усилий, покатили камень на противоположный край поляны, который кончался обрывом, нависающим над озером. Немного поглумились: один из мальчишек достал фломастер и крупными буквами написал на шероховатой поверхности валуна –«ЛЮБОВЬ ПСИХА». И уже после этого под дикие улюлюканья камень был сброшен вниз.
Старик сидел на груде камней и с грустью смотрел на уходящих мальчишек. Он не переживал, так как знал, и даже был уверен, что свои камни рано или поздно, но соберет в одну кучу. Но соберут ли в будущем свои камни ушедшие подростки? Этот вопрос не давал старику покоя, постепенно превращаясь в еще один теряющийся во времени валун...
Внешний вид
– Мать, опять ты свои дурацкие наряды надела? Полный шифоньер барахла, можно сказать, «эксклюзивом» полки забиты, а ты за свое тряпьё по привычке хватаешься. Кто ж у тебя молоко купит, если ты на бомжиху похожа?
Матушка стояла перед Алиской и глупо ухмылялась, держа одной рукой на поводке любимую козу Фросю, а в другой – бидон с молоком. Фросе очень нравился ошейник, который ей нацепила хозяйка – с весело звенящими колокольчиками и стразами, переливающимися на солнце. Фрося чувствовала свою привлекательность и, чтобы привлечь внимание Алиски или хозяйки, медленно мотала головой, отчего воздух сотрясался от мелодичного звона.
– А козу, зачем с собой тащишь? – Алиска цыкнула на Фросю, и та покорно прилегла у ног матери, задрала морду и устремила преданный взгляд на хозяйку. – Козе покой нужен, недели две до отёла осталось, а ты её на дорогу… Эх, мама, мама!
Мать у Алиски чуднАя. Вот ведь несуразица: Алиска ей и вещи хорошие покупает, и свои отдает, а вещи, надо отметить, у Алиски только отличнейшего качества, а мать все равно в обносках ходит. Наденет латанные-перелатанные шаровары, все в цветных заплатках, кофту какую-нибудь линялую и растянутую в разные стороны, туфли растоптанные обует – ну чисто побирушка. А венец экипировки – аляпистый красный платок, кокетливо обмотанный вокруг головы и завязанный узелком спереди на лбу с торчащими в разные стороны кончиками. Вылитая Горпина Дормидонтовна из кинофильма «Свадьба в Малиновке». А этот фильм у матери – один из любимых. Подражает, видимо, героиням.
Однажды именно в таком виде мать сидела у дороги, торговала козьим молоком да картошкой с солеными огурцами, что соседка подкинула. В деревне ведь как? Взаимовыручка между торговками существует: сегодня одна торгует, а вторая огороды свои возделывает или какими-то домашними делами занимается, завтра – наоборот. В тот день трудовую вахту несла как раз Алискина мать. День жаркий выдался, матушку сморило, она и не заметила, как заснула.
Проснулась мать оттого, что кто-то тряс её за плечи. Она глаза открыла, ничего понять не может, от испуга из горла только нечленораздельное мычание вылетает. Над ней склонился мужчина: огромный, шея бычья, бицепсы под одеждой ходуном ходят, а из ворота рубашки у него золотая цепь в палец толщиной свесилась, с крестом, какие мать только у батюшки в церкви видела. Сам исполин что-то участливо говорит. Матушке спросонья он сначала ангелом показался, она как завороженная смотрела на крест.
– Глухая еще к тому же, – констатировал «Ангел» и жалостливо погладил мать по голове как маленького ребенка. – Держи, бабуся, купи себе жратвы на все.
С этими словами он сунул матери в руки какую-то бумажку и неспешно направился к своему автомобилю, прихватив одну из бутылок с молоком. Автомобиль, резко стартовав, умчался, и только тут мать обратила внимание на то, что сжимала в кулаке. Хрустящая, серо-зелененькая, мужчина лобастый с длинными волосами посредине, буквы иностранные, цифра «100»… Мать таких денег отродясь не видела. Но поняла, что бумажка ценная. Свернула ее аккуратненько в четыре раза и поглубже за пазуху засунула.
Алиска долго смеялась, когда мать ей картинку с длинноволосым показала:
– Да! Тебе уже милостыню подают… И не просто подают! Долларами!
Потому и сейчас ругалась, требовала одеться приличнее:
– Мам, как ты думаешь, почему у меня торговля бойчее идет? А? И продаю я дороже, а тебе все цены сбивают. Не знаешь? Так скажу. – Алиска сделала передышку и прекратила расхаживать по двору перед мамашей и козой.
– Главное в вашем торгашеском деле что? – мать скосила глаза на бутыль, а дочь вдохновенно продолжила свою лекция. – Неправильный ответ! Внешний вид! – Она подняла вверх указательный палец. Мать с Фросей тут же уставились на него.
– Я как на дорогу выхожу? В нарядном платье, в платочке белом и чистеньком, зонтик беру с собой, да не тот дырявый, которым ты всех пугаешь, а свой – веселенький и яркий. И руки у меня чистые. Ты на свои посмотри: под ногтями грязь, а сами-то ногти – ужас! Уже заворачиваться в крючки начали. Подстричь! Срочно! И хламиду свою сними, и безобразие это шарообразное, и пестроту с головы убери.
Мать при каждом слове дочери хваталась попеременно то за кофточку, то за шаровары, а при упоминании головного убора, заупрямилась:
– Ну, уж нет! Святое не трогай. Как это я без платка? Непокрытая?! Мне вера не позволяет. – Мать двумя руками вцепилась в свой платок, испугавшись, что Алиска прямо сейчас начнет раздевать ее.
– А то я не знаю. – Алиса решила немного позлить мать. – Сама той же веры. Между прочим, мать, староверы белые платки предпочитают, в отличие от тебя. Ничего. Повяжу тебе свой праздничный платочек, будешь у меня куколкой на дорожной панели. Еще и сутенеры в свою команду сватать станут. Так тебе что больше по душе: бомжихой жить или бабочкой порхать? Выбирай!
Мать с козой переглянулись. Конечно же, матери больше нравилась независимость и удобная одежда. А самая удобная одежда – шаровары да размахай-ка, пусть и выцветшая. Да и коза тоже ничего против шаровар не имела, она к своей хозяйке привыкла и в другом виде могла и не узнать. Ну, а как доченька разозлится да сократит денежное довольствие или вообще «родительский день» отменит? Мать молчаливо посоветовалась с Фросей. Наверно, получила поддержку, так как, кряхтя да охая, пошла в дом, переодеваться.
Спустя полчаса у обочины, рядом с которой расположилась Алискина мать, уже выстроился целый кортеж из дорогих автомобилей. И не мудрено: кто ж проедет мимо статной пожилой женщины, разодетой под «светофор»? Если к светло-салатовому брючному костюму и желтым сандалиям мать отнеслась безразлично, головной убор она отстаивала как львица. Сошлись на панамке в тон к костюму. Но, как пионеры в далеком прошлом срывали с шеи ненавистные галстуки, едва переступив родительский порог, так и Алискина мать, только дочь удалилась, вытащила свой видавший виды головной убор и нацепила его вместо панамки.
Кто знает, по какой причине произошло чудо, но выручка от продажи молока у Алискиной матушки в тот день была в три раза выше обычного. Да и соседке повезло. Её картошка с огурцами тоже ушла на «ура». А мать подумала, подумала, и теперь сама без лишних уговоров наряжается для выхода на обочину. Вошла во вкус.
Остановка на Самотёке
Даша вынырнула из утробы Метрополитена. Автобус на противоположной стороне сквера набирал скорость, отъезжая от остановки.
«Ну, вот. Теперь неизвестно, сколько ждать следующего…» – горестно вздохнула Дашка, подняла капюшон куртки и нехотя шагнула навстречу порывистому ветру.
Ноябрь в Москве, по обыкновению, неприветлив. А уж ноябрьская полночь – тем более.
Конечно, можно было бы взять такси и за пять минут домчаться до дома, да только в такое время по дневной таксе никто не повезёт, а повышенная плата Дарье нынче не по карману. До зарплаты еще три дня, оставшиеся деньги отложены на продукты да на необходимые мелочи. Возможен и другой вариант, самый дешевый и неоднократно проверенный – пойти пешком. Если бы не дождь, не противный, до костей пронизывающий ветер, Дашка так бы и поступила. А теперь же она прижалась щекой к ручке зонта, норовящего сорваться со спиц и упорхнуть вслед за летящим впереди полиэтиленовым пакетом, и обреченно засеменила к остановке. Но не к той, которая через дорогу, а на Самотёку, где оборудованы два современных павильончика для пассажиров. Крыша над головой в такую погоду просто необходима.
Народ в количестве пяти человек теснился под одним из стеклянных навесов. Остановка хорошо освещалась, и каждый пассажир был, как на ладони.
«Сбились в кучу, словно воробьи, – подумала Даша, перебегая наискось Садовое кольцо. – И правильно делают, вон, как завывает ветрило». Она вторично нарушила правила дорожного движения, миновав последний рубеж на красный свет, и присоединилась к ожидающим пассажирам. Те что-то бурно обсуждали – волей-неволей пришлось прислушаться.
– Еще чего!? – громко возмущался пожилой лысый толстячок. – А на что милиция? Куда она смотрит?
– Вот именно, милиция! – вторила ему важная дама, разодетая не по погоде в каракулевую шубу и высокую старомодную шапку с торчащими соболиными хвостиками. – Это их работа. Я даже с места не сдвинусь.
Женщина в подтверждение своих слов демонстративно села на железную скамейку.
– И вообще, я автобус жду! – Мужчина хотел произнести фразу категорично и зло, но получилось совсем по-детски. Его капризно оттопыренная губа рассмешила Дашу, и она невольно спросила:
– А что случилось-то?
Толстяк недовольно покосился на неё и процедил сквозь зубы, мотнув головой направо:
– Там пьяный бомж валяется, а этот придурок (он ткнул пальцем в спину обладателя пуховика ядовито-красного цвета) говорит, что умирает.
Парень в пуховике обернулся, но не отреагировал на фразу в свой адрес, а сразу посмотрел на Дашу – дерзко и вызывающе. Окинул цепким взглядом сверху донизу, хотел что-то сказать, да, видимо, передумал. Лишь криво усмехнулся и снова уткнулся в мутное стекло павильона.
Женщина проследила за взглядом парня, увидела, что на скамейке под соседним навесом лежит человек и, ни секунды не раздумывая, шагнула под дождь. Шагнула, потому что по-другому поступить не могла. «Беду надо предотвращать» – это Даша усвоила еще в детстве. Так всегда говорила ее мать, этого правила придерживался покойный отец, этому следовала всю свою жизнь и она сама.
Мужчина лежал с широко открытыми глазами и, не мигая, смотрел в темное небо. В том, что это бомж, Даша нисколько не сомневалась. Она на своем веку повидала немало бродяг, ей было достаточного беглого взгляда, чтобы определить – перед ней именно бомж. Несмотря на то, что он был опрятно одет, не издавал отвратительного запаха, и никаких громоздких котомок – вечного атрибута попрошаек – поблизости не наблюдалось. Выдавали руки: красные, обветренные, все в цыпках и коростах, с тугими узлами на сгибах, с грязью под давно нестриженными ногтями. Выдавали жиденькие, засаленные седины, торчащие из-под вязаной шапочки, нелепой и неестественной в своей белизне посреди ночной ноябрьской сырости. А вот пальто у бомжа было щегольское: кашемир еще не утратил лоск, не наблюдалось потертостей и дыр, пуговицы были в наличии.
– Ни фига себе! Вот это штиблеты! Типа Гуччи какие-нибудь. Хорошо живут современные бродяжки, – раздалось сзади. Даша вздрогнула, но не стала оборачиваться, склонилась над вытянувшимся в струнку мужчиной и тихо спросила:
– Вам плохо? Я могу чем-то помочь?
Дед (а лежащему было не менее семидесяти), оторвался от созерцания неба и сфокусировал взгляд на Даше.
– Нет, уже не плохо, – бомж вымученно улыбнулся.
– «Скорую» вызвать? Или отвезти вас домой? Где вы живете? Поблизости? Нет?
– Лучше милицию вызывай, – перебил Дашку неугомонный толстяк с остановки. – Пьяный он. Не видишь что ли?
– Шли бы вы, папаша, под соседний «зонтик». Я и сама разберусь, – грубо осадила его Даша и подтолкнула к выходу. Толстяк замахал руками, злобно выругался, но вступать в дальнейший спор не решился, и чересчур резво юркнул в соседний павильончик.
Она вернулась к старику и увидела, что тот хватает ртом воздух, неестественно выгнувшись всем корпусом.
– Господи, да что же это такое?! – запричитала Даша. – Дед! Ты не помирай только. Ладно? Я сейчас врачей вызову. Ты подожди… Подожди…
Она стала лихорадочно рыться в сумке. Мобильный телефон, как назло, затерялся где-то в недрах необъятной торбы.
– Вот, возьмите мой, – молодой человек в красном пуховике протянул ей свой телефон, стараясь не смотреть в сторону старика. – Звоните, сколько хотите. Только извините, я не переношу вида умирающих. Я отойду. Ладно? Объяснить сложно. Поверьте – на то есть причины. Я лучше в стороне постою.
– Как кстати, у меня батарейка разряжена. Спасибо. – Дашка благодарно кивнула парню, отдала тому свой зонт и набрала «03».
«Неотложка» ответила сразу, но как только диспетчер узнала, что вызов требуется на улицу, почему-то стала выяснять Дашины паспортные данные.
– Да не все ли равно кто я? Медицинская помощь-то нужна не мне, а человеку, которому плохо… Никто я ему, никто! Понимаете?.. Откуда мне знать! Я случайный человек…Он задыхается, а вы допрос устроили?.. Бомж, не бомж! При чем здесь социальный статус?!
Хозяин телефона стоял неподалеку, сочувственно вздыхал и после очередного восклицания порывался взять у Даши трубку. Но она лишь отмахивалась и продолжала разговор.
– То есть, если бомж, то вы вызов не примете? Я правильно поняла? – с каждой произнесенной фразой Дашка распалялась все больше, и на очередной вопрос дотошного диспетчера почти закричала:
– Автобус я жду! Это не возбраняется?! Или по вашим понятиям в полночь на остановке женщине находиться аморально? Я не грублю! Грубите вы! И клятву Гиппократа нарушаете вы, а не я! – она прикрыла трубку рукой и прошептала молодому человеку: – Они отказываются ехать. Что делать?
– Давайте, я попробую. – Он взял телефон и очень медленно и внушительно, почти по слогам произнес. – «Скорая»? Назовите ваше имя, фамилию и номер. Вот и хорошо. А теперь будьте добры, примите срочный вызов.
– Спасибо вам, – улыбнулась Дашка, когда молодой человек под ее руководством продиктовал диспетчеру координаты расположения остановки, а также Дашину фамилию и номер ее телефона.
– Вы идите. Я теперь одна справлюсь. И «скорую» дождусь.
Она повернулась к старику. Тот уже не задыхался, лежал спокойно и по-прежнему смотрел в небо. Только теперь он улыбался. Даше показалось, что с улыбкой у деда разгладились морщинки, он стал моложе лет на десять. Это обрадовало и вселило надежду, что до приезда врачей с бомжом ничего страшного не случится.
– Дочка, – вдруг хрипловато сказал дед и пристально посмотрел на Дашу. – Ты иди домой. Замерзнешь ведь.
От взгляда старика по телу пробежали мурашки.
– И не подумаю! Вот дождемся врачей, вас заберут в больницу, тогда и домой можно. Автобуса все равно ведь нет. Я никуда не тороплюсь.
Дашка старалась говорить весело, а сама чуть не ревела. Бывает так: посмотришь человеку в глаза и увидишь его будущее. Предчувствие беды всегда явственнее счастья. Точно душа подает миру сигналы SOS. Передает просьбу о помощи, надеется, просит сострадания и милосердия. Хорошо, если находит…
– Упрямая ты, дочка. Только зря медиков побеспокоила. Я ведь знаю, что умираю. И уже ничем не поможешь. Ни ты, ни врачи. Мне давно пора убраться, а смертушка все никак не заберет к себе. А теперь уж время пришло…
– Глупости все это, не умрете вы. Только бы «скорая» приехала вовремя… – Дашино сердце разрывалось от жалости к деду. Чтобы не показывать свое волнение и вновь брызнувшие слёзы, она отвернулась к дороге, вроде как высматривая машину с красным крестом. – Что-то их нет… Обычно быстро приезжают.
– Ты не плачь, дочка. Что тебе старый, больной бомж? Ты так похожа на мою матушку. Она такая же ненормальная была, всех жалела, со всеми носилась... У тебя дома животных полно? Угадал… Подбираешь на улице кошек и собак... Вот и мама моя тоже всех подбирала. Царствие ей небесное. Скоро увижусь с ней.
Дашка опять разревелась. Старик оказался прав: в доме у нее постоянно менялись дворняжки да котята, которых она вечно пристраивала по знакомым. И к бомжам у нее было свое, особое отношение – к таким вот, как этот умирающий дед, не потерявшим человеческого облика и достоинства.
Старик хотел сказать что-то еще, но по его телу прошла судорога. Широко открытые глаза уставились на Дашу. Ужас? Мольба о помощи? Что? Что???
Дашку затрясло от страха. Со смертью, вот так – один на один! – она столкнулась впервые. Надо было что-то решать, что-то делать до приезда «неотложки». Она начала метаться: то подкладывала деду под голову свою сумку, то застегивала ему ворот пальто, то просто гладила стариковскую руку. Приговаривала, постоянно приговаривала, подбадривая не столько умирающего, сколько себя:
– Еще чуть-чуть. Потерпи. Пожалуйста. Они приедут. Уже скоро.
Медицинская служба не торопилась…Зато пришел автобус. Подбежал попрощаться и еще раз извинился парень в красном пуховике. Брезгливо поморщились из автобуса толстяк и дама. Безразлично таращились остальные пассажиры.
…
– Да где же эта нескорая помощь-то…
– Бог с ней, – вдруг ясно и четко сказал дед. – Поздно уже.
– Не поздно, они…– начала оправдываться Даша.
– Подожди, дай сказать… последнее слово... Ты хорошая… Сердобольная… Это хорошо, что я умираю не в одиночестве… Не страшно теперь… умирать. Спасибо, дочка. Спасибо за все. Не гнушайся, вот – возьми на память…
Он протянул дрожащую руку, и она плетью упала вниз. Дашка еле успела подставить ладонь, в которую упал затертый пятак.
«1961 год» – машинально отметила Даша. Страх улетучился. Ноги стали ватными, закружилась голова…
Кто ж ты, чужой человек? Откуда ты? Почему пустил свою жизнь на Самотёк?..
Прости, дед… прости нас…
Через несколько минут издевательски завизжала сирена «скорой помощи».
Единственно верное решение
«Аппетит приходит во время еды»
Дверь предательски громко хлопнула. Возможно, причиной тому был сквозняк, но до слуха Валерия Сергеевича донеся недовольный крик тёщи.
«Теперь долго не успокоится. Всё, села на любимого конька, понеслась…» – он шумно вздохнул и нажал кнопку лифта.
Валерий Сергеевич не то, чтобы не любил мать своей жены. За долгие годы совместного проживания в одной квартире, регулярно сталкиваясь в пространстве, ограниченном квадратными метрами, он к тёще привык, как привыкают к любому неодушевленному предмету. Софья Яковлевна напоминала зятю тапочки – старые, поношенные, но родные, которые носить уже невозможно, а выкинуть жалко. Как тапочки, десятки раз штопаные-перештопаные, клееные-переклееные, так и тёщино лицо было одним сплошным косметическим швом. Кожа от многократных операций давно истончилась, превратившись в прозрачно-розовый пергамент, а постоянные диеты сморщили её так, что не помогали даже килограммы косметики. Софья Яковлевна изводила на себя уйму времени, регулярно бегала на какие-то тайные процедуры, и мечтала вновь выйти замуж. Однако процесс омоложения лишь ускорял старение.
«Карга старая! Сморчок перезрелый! Да как она смеет меня учить? Мужа своего запилила до преждевременной смерти, теперь за меня решила взяться? Не выйдет! Я живым не дамся», – Валерий Сергеевич вышел из подъезда и остановился в нерешительности. Целей у него никаких не было. Хотелось в одиночестве покопаться в собственной душе, переставляя с чашки на чашку гирьки на несправедливых жизненных весах – да просто сбежать из квартиры, где третью неделю царило уныние, изредка разбавляемое истериками Софьи Яковлевны.
«Хоть присмирела немного, стала тише. Уже не орет, как бывало «Гений с дырой в кармане». С Игорьком стала много времени проводить – из больницы практически не вылезает. Раньше-то, до болезни внука, о нем и не вспоминала, только о себе пеклась. Да и Тоню теперь меньше дёргает. Бедная моя Тонька: я – ещё тот подарок, а теперь – с Игорьком беда…» – с воспоминанием о жене и сыне лоб Валерия Сергеевича превратился в проселочную дорогу с глубокими бороздами.
«И почему именно с нашим сыном? Рос вполне здоровым ребенком, ну, если только капельку, совсем чуть-чуть отставал в развитии от сверстников. Кто мог предположить, что у него разовьется опухоль, да еще разрастется до таких размеров… Четверть мозга… Боже! Боже! Спаси моего сына, – страх возможной смерти ребенка преследовал теперь всюду, избавиться от него было невозможно. – Ничего плохого не случится. Игорек поправится. Господи, ну, откуда взялась эта опухоль? Почему раньше не проявила себя, когда была небольшой, когда было больше шансов и надежд?»
Припадок у Игоря случился, когда дома они были только вдвоём. Ни супруги, ни тёщи… Тот день не стереть из памяти. Валерий Сергеевич постоянно возвращается к печальным событиям: вот сын зашёл на кухню, что-то спросил и вдруг неожиданно начал медленно падать на кафельный пол – казалось, что он затеял какую-то шутливую игру. А потом левая нога Игорька подвернулась, совершенно неестественно, почти параллельно туловищу, которое выгнулось напряженной дугой, обнажив тоненькую детскую шею. Хорошо, что сработал подсознательный рефлекс, заставивший Валерия Сергеевича схватить нож и разжать сыну, словно сцементированные, зубы. Врачи «Неотложки» потом хвалили расторопность родителя. А до их приезда, до прихода Тони и Софьи Яковлевны, отец ползал вокруг сына, завывая от своей беспомощности, боясь покинуть ребенка даже на секунду. Как только Игорёк немного расслабился, Валерий Сергеевич волоком, очень аккуратно перетащил его из кухни в комнату на ковер, укрыл пледом, позвонил в «Скорую», жене, тёще...
«Сочувствую, но, похоже, вам нужно искать хорошего нейрохирурга, – сказал на прощанье доктор «Неотложки». – Лекарство, которое я ввел, будет действовать почти всю ночь, мальчик должен выспаться. Запас прочности в организме у пацана имеется. Не дайте растерять его».
Затем была ночь у постели сына с жалящим роем безответных вопросов, и слёзы супруги, разом постаревшей на пару десятков лет. Они оба так и не легли спать, а утром повезли Игоря на томографию. Результаты обследования повергли в шок даже врача, который все же терпеливо разъяснил родителям природу затемнения на снимках и подсказал, куда следует обращаться в первую очередь.
Валерий Сергеевич добрёл до парка, побродил немного среди деревьев, ожесточённо пиная изредка попадающиеся среди травы пивные банки, затем нашёл на одной из аллей свободную, отливающую глянцем скамейку, на которой и примостился, утонув в тягостных раздумьях.
– Вы, надеюсь, понимаете, что, если бы уважаемый господин Штульман не замолвил за вас словечко, вряд ли вы попали бы к нам, а тем более в штат. У нас авторы в очередь стоят, и, заметьте, – годами! Присаживайтесь. Обсудим дальнейшие перспективы взаимного сотрудничества.
Главный редактор престижного журнала своего отношения к новому сотруднику не скрывал. Открыто насмехаясь над Валерием Сергеевичем, он преследовал одну цель – вывести того из терпения и заставить принять предлагаемые условия, а то, что примет – ушлый в таких делах руководитель не сомневался.
– Итак... – шеф пытливо посмотрел на подчиненного. – О публикации творений, написанных вами ранее, сейчас не может быть и речи. – Он предостерегающе поднял руку, не давая возмущению Валерия Сергеевича выплеснуться наружу: – Тише, тише. Я же не говорю, что мы вас не будем печатать совсем. Я знаю ваши силы и возможности, прочитал и оценил несколько рукописей, которые вы еще несколько лет тому назад прислали в издательство. Не буду кривить душой, мне понравилось то, что вы пишете и как пишете. Мало того, я считаю, что вы талантливы… Да, да, да. Не удивляйтесь. Никаких противоречий в моих словах нет.
Валерий Сергеевич недоуменно смотрел на своего начальника.
– Увы, дорогой мой гений, – уже без иронии и совсем по-домашнему пояснил главный редактор, – нашему читателю нужна другая литература! Вот об этом я и хотел с вами поговорить.
«Коммерция, рынок, ходовой товар, любимый обывателем креатив, оборот, чистая прибыль… И это применимо к литературе? Боже мой… Это же чушь. Самый настоящий бред, – Валерий Сергеевич вспоминал разговор с главным редактором журнала, в котором начал трудиться совсем недавно по протекции влиятельного родственника. Беседа состоялась прошлым вечером в самом конце рабочего дня. Этого разговора он ожидал с нетерпением, предполагая обсудить с руководством план своей дальнейшей работы. – С таким отношением к читателю они окончательно развалят российскую литературу. Нет! Чудовищно было с его стороны предлагать мне эту сделку. Нелепо, абсурдно, даже пошло и… и… так вовремя… Уууууууу… Ведь нам сейчас негде найти деньги на операцию. А, предложение шефа выгодно. Но тогда все пойдет прахом, в один день, в первый же день публикации… Сынок, Тоня, поймите же меня…»
– Никогда! – коротко ответил Валерий Сергеевич на предложение шефа.
– Экий вы торопыга. Что вам стоит написать серию душещипательных рассказов? Вам! Вы же пишите на редкость быстро – мне это известно. А может быть, роман, детектив? Четверть журнала отдана под пользующийся невероятным спросом раздел! Немало. Роман с продолжением… А? Кстати, это повысит и спрос на нашу продукцию. Вон, у телевизионщиков: «мыльные оперы» – самые рейтинговые передачи.
Валерий Сергеевич зло хмыкнул, с трудом унимая дрожь в руках и готовый сорваться на оскорбления голос.
– Ах, вы не нуждаетесь в средствах? – ехидно добавил издатель.
– Представьте себе – не нуж… – Валерий Сергеич осёкся, вспомнив семейные проблемы, однако с достоинством закончил фразу, – не нужда меня сюда привела, а желание работать.
– Можно подумать, я вам предлагаю ковыряние в носу, а не работу. Решайте, это взаимовыгодное сотрудничество: признание, успех, узнаваемость толпой, куча всяких благ. Серия примерно из 20-30 рассказов, и вы – богатый человек! В год уложитесь – я уверен. Уж после этого, а возможно и раньше, мы поговорим о вашем сокровенном и дорогом. На раздумья даю сроку два дня.
Напротив Валерия Сергеевича на такой же веселой полосатой скамейке сидела молодая мамаша. Рядом стояла коляска, которую женщина мерно покачивала ногой. В руках у женщины Валерий Сергеевич разглядел журнал в характерной яркой обложке, которым та была поглощена, забыв про тающее мороженое, положенное рядом на скамейке.
«Вот, такие у меня и будут читатели. Девочки-женщины, подростки, домохозяйки да пенсионеры. Мне предлагают писать «халтуру», меня заставляют растоптать себя, поступиться принципами. Ну, соглашусь. И что? Несколько лет взлета, а потом падение. На-всег-да. Нет! И еще раз нет – я не могу принять это гнусное предложение. Наступив на горло собственной гордыне, я причиню себе боль. Тоня меня понимает, она знает, что такое боль… Устала она с Игорьком. Больше двух недель разрывается между больницей и домом. А как сообщили о том, что операция неизбежна, совсем сдала моя Антошка. Все плачет и плачет… Молча плачет. Шансов совсем мало. Врачи сказали, что всего тридцать-сорок процентов. Но ведь есть. Значит надо цепляться за эту возможность, пусть такой дорогой ценой. Всё деньги, деньги… Куда без них? Они – зло. А будет ли гуманным добро, сотворенное из зла?.. Чёрт! Почему именно сейчас мне выпало это жуткое искушение? Ведь нужны деньги. Не то слово, как нужны. А моя жизнь? Сколько усилий приложено по укреплению репутации… А нужна она сейчас? Эх…» – он полез в карман за сигаретами, но оказалось, что пачка пуста.
Ближайшая палатка располагалась недалеко, рядом с пивным ларьком, около которого группами, преимущественно по трое, стояли местные завсегдатаи парка. Курить хотелось нестерпимо, но мешала брезгливость: в одной компании у ларька мелькало существо неопределенного пола – грязное, неопрятное, с огромным разноцветным синяком на пол-лица, взлохмаченное, бесформенное и мрачное. Валерий Сергеевич сидел, не в силах отвести взгляда от хохочущих мужчин у ларька.
«Это какая-то другая, нереальная жизнь, жизнь, в которой есть место дурацкому смеху над плоскими шутками, незатейливым развлечениям и удовольствиям. Жизнь, в которой можно вот так запросто получить в глаз и быть при этом вполне довольным и веселым, говорить ни о чем, считая это «ничто» самым интересным и важным. А у меня? У меня тоже ничего… Мой профессионализм раздавили фирменным каблуком, скоро он никому не будет нужен… Как и я сам. Или нужен? Наверно, нужен – Тоне, сыну…»
Контраст между радующей глаз красотой ухоженного парка и отталкивающей убогостью существа все больше раздражал Валерия Сергеевича, он не выносил надругательства над прекрасным. Курить расхотелось.
Тут он почувствовал чей-то взгляд. Девушка с коляской напротив молчаливо спрашивала, указывая глазами на смятую в руках Валерия Сергеевича пачку: «Нужны сигареты?». Он просто кивнул. Она достала из кармашка коляски пачку тоненьких дамских сигарет и протянула ему. Пришлось вставать, делать реверансы, глупо улыбаться в знак благодарности…
После «Явы», которую Валерий Сергеевич курил уже не один десяток лет, эта сигарета показалось насмешкой над курильщиком.
«А тёща вроде такие же курит, – мысли, как ни странно, сегодня все время сбивались на мать жены. – Как она подскочила-то с дивана от радости?! Чуть столик журнальный не опрокинула. Яблоко сморщенное!» – он боязливо посмотрел в сторону молодой мамаши, как будто она могла прочитать его мысли. Но женщина была увлечена чтением.
«Вот, тёща как раз такую «литературу» и читает… Как же гадко она визжала, когда сообщил, что от предложения откажусь. – Валерий Сергеевич привычно наморщил лоб и до хруста в суставах вывернул переплетенные пальцы рук. – Еще бы! Наверно, сразу губы раскатала, как услышала о предполагаемых гонорарах… А с другой стороны Софу тоже можно понять. Были бы деньги – мы бы все проблемы решили, в том числе, и её. Если вспомнить, сколько лет мы впятером жили на их с тестем две зарплаты, стыдно становится. Тоша не работала, пока с Игорьком сидела дома, у меня вечно не ладилось с работой, перебивался редкими приработками. Надо отдать должное, всё-таки тесть был мировой мужик… Ни разу не высказался, молча тянул лямку. Тонька в него. Мамаша её хоть и склочная дамочка, но ведь умеет зарабатывать не только на свою, но и на нашу жизнь. В отличие от меня. А то, что сморчком стала – так и мы виноваты в какой-то мере. Она ведь живой человек, и тоже имеет право на счастье. Но так орать! На меня! Вот это, извините, дорогая Софья Яковлевна – не позволю. Сама бы и писала «чернуху», благо опыт жизненный позволяет вспомнить кучу историй. Что-что, а опыт у вас богатый…»
И вдруг мыслепоток совершил какой-то странный рывок, перепрыгнув через несуществующую пропасть между прошлым и будущим, выбросив на передний план совершенное неожиданное, но готовое решение. Всё сказанное накануне «главным» приобрело совсем другой оттенок. И одновременно с этим решением он осознал, что важнее сына сейчас нет ничего. Абсолютно ничего. Даже репутация. Хотя… И ее можно сохранить при желании. Два мотора: сердце и головной мозг заработали с утроенной скоростью.
«Интересная мысль… Компромисс! Вот оно – единственно верное решение, когда будут довольны все!».
Владимир Сергеевич так неожиданно и резко поднялся со скамейки, что женщина напротив непроизвольно съежилась, прикрывшись журналом. Писатель улыбнулся, успокаивая её, и внимательно глянул на раскрытую страницу журнала:
– Так, так… Значит, молодых мамочек интересует процесс охмурения банкиров? – задумчиво произнес он вслух и уверенной походкой зашагал к дому.
«А ведь сто раз был прав Шолохов, когда написал «Вы только начните по приказу тех, кто думает за вас, а там... А там – аппетит приходит во время еды!».
Софья Яковлевна была не просто шокирована состоявшимся разговором с перевозбужденным зятем, который ворвался в квартиру, словно цунами. Она была «убита наповал», и тут же дала свое согласие на затеваемую авантюру. А через минуту уже звонила дочери и внуку в больницу. По-детски радуясь, тёща восклицала:
– Свершилось! Наконец-то! Можно смело одалживать нужную на операцию сумму. Деньги будут! Мы сумеем выкрутиться. Внучку операцию сделаем. Слышишь, Тонька, всё будут хорошо! Игорёк здоровее всех нас станет. А летом поедем на море всей семьёй. Дачу перестроим. Мебель новую купим. Круговую подтяжку сделаем в приличной клинике…
На последнюю реплику тёщи Валерий Сергеевич не удержался и съязвил:
– Кому что, а лично мне – «ботэкс» в борозду.
Впервые за несколько недель Валерий Сергеевич рассмеялся.
Оставалось только узнать мнение главного редактора.
– Я в принципе и не против, – шеф к встречному предложению Валерия Сергеевича отнесся на удивление легко, – нечто подобное и ожидал от вас услышать. – Он сделал паузу, а потом неожиданно, как-то по-домашнему, очень участливо (куда только делось равнодушие двухдневной давности?) продолжил:
– Я же не варвар. Все понимаю. Штульман рассказал про ваши семейные проблемы. Факт того, под своим именем вы будете писать или под тёщиным – читателю без разницы. Мне нужен ваш гений, а остальное ровным счетом не имеет никакого значения. Кстати, у Софьи Яковлевны (я правильно запомнил имя, отчество нового автора?) прекрасная фамилия, под стать тому, что вы с ней задумали писать. Ну, удачи новому творческому союзу, в частности, и нашему журналу – в целом!
И уже вдогонку, когда дверь за Валерием Сергеевичем должна была вот-вот захлопнуться, шеф бросил:
– Я в вас нисколько не сомневался!
Кленовый лист
в чьи-то объятья
можно попасть случайно
застрять на века
«…Замечал ли ты весеннюю резкость природных красок? Контрасты порой удивляют. Впечатление, что природа стремится запугать или ошеломить свежестью и новизной. Тебе так не кажется? Может, это только я такая отъявленная фантазёрка и вижу то, чего другие не замечают или просто не хотят видеть? И жаль, что к началу лета первоначальная острота ощущений пройдёт, и, несмотря на пестроту и разнообразие цветовой гаммы, то, первое впечатление еще долго будет всплывать в памяти.
Вчера проснулась от порыва ветра и шлепка по окну. Всего-то – ветка клёна, но она оставила значимый отпечаток. Мокрый лист распластался по стеклу, получилось некое подобие распятия. Ты ведь, наверняка, помнишь форму кленового листа. Вот и этот, широко раскинув в разные стороны симметричные «руки-ноги», покорно вжался в прозрачную холодность окна. И чем дольше я смотрела на утренний подарок, тем живее и одушевленнее он мне казался. В переплетении прожилок чудилось сморщенное личико младенца, а центральная линия-стебель вздрагивала, словно артерия с бурлящим потоком крови. С одной стороны, беспомощность позы, молящая о сочувствии, с другой – яркая до ядовитости зелень, гипнотизирующая и не отпускающая от себя. Какая-то магнитная тягучесть и парализация воли…
Не знаю, сколько я простояла, разглядывая маленькое чудо природы, но потом рука потянулась к окну и ладонью накрыла визитёра. Наверно, это всё из области фантастики… Ты не поверишь! Но я почувствовала вибрацию, отдавая сквозь стекло своё тепло и получая взамен импульсы чудесного настроения. Сонливости – как не бывало. Хотелось петь, прыгать на одной ноге, расцеловать всё человечество, немедленно совершить какой-нибудь подвиг или сотворить хорошее дело. Я аккуратно убрала руку от окна – никакого кленового листка не было и в помине. Лишь исчезающий контур ладони…
Весной от долгой спячки просыпается не только природа. Всё живое, стряхнув зимнее оцепенение, жадно хватает ртом насыщенный благоуханием и ароматами цветения воздух. Волнующее ощущение нового, только-только родившегося (или переродившегося) захлестывает и с остервенением брызжет в кровь гормоны счастья. И еще непонятно, с чем оно связано, что там, впереди, ждёт, но уже пребываешь в полной уверенности – жизнь налаживается. Особенно, если до последнего времени было невозможно перепрыгнуть барьер из неприятностей. И со всей очевидностью становится ясно – жить надо. Обязательно надо. Тем более, что есть для кого. Во всяком случае – мне. Я точно знаю, для кого очнулась. А ты, наверно, догадался. Ведь так? К чему играть в детские игры и прятать свои мысли, которые пусть и греховодны, но совершенно оправданы…»
Женщина отложила в сторону ручку и перечитала начатое письмо. Инстинктивно бросила взгляд на окно и улыбнулась, вспоминая утреннее приключение. Она давно не писала на обыкновенной бумаге (подписи, которые приходилось изредка ставить, не в счет), отвыкла от вида своих размашистых завитушек, и теперь с наслаждением всматривалась в ровные строчки, которые скоро прочитает и Серёжа.
Лариса, как наяву, увидела своего любимого, отрывающего почтовый ящик. Вот он недоверчиво хмыкнул, обнаружив красивый конверт из плотной цветной бумаги. А вот его и без того огромные глазищи округлились, выхватив в верхнем левом углу конверта строчку с именем отправителя, вот сложил губы трубочкой и восторженно засвистел.
– Он обязательно вскроет его тут же, у почтовых ящиков и, минуя лифт, пойдёт пешком до своего восьмого этажа. А потом позвонит…
«Сережка, милый! Только сегодня я осознала насколько ты мне дорог. И я впервые по-настоящему испугалась. Представила, что ты можешь исчезнуть из моей жизни, как отпечаток ладони на стекле. Без следа. Возможно, по этой причине мне захотелось написать письмо, и именно на бумаге. Пусть оно будет моим следом, который останется у тебя.
Еще вчера, как и месяц назад, как и последние несколько лет я была уверена: ты всегда где-то рядом. Стоит протянуть руку к кнопке, нажать на нее, и с экрана монитора моментально полетят улыбчивые и подмигивающие смайлики вперемешку с поцелуями и сердечками. Или позвать. И ты обязательно придёшь. Или подумать: «позвони». Ты при первой же возможности перезвонишь, и будешь часами разговаривать со мной, как с малым ребенком, разжёвывая истины и успокаивая добрым советом. Не знаю, как тебе удается сохранять спокойствие… Удивительная черта характера, которой мне никогда не хватало…»
В прихожей что-то упало. Лариса встряхнула кудряшками, возвращаясь из грёз, и обернулась на звук. Хоть дверь в комнату была плотно прикрыта, монотонное бормотание мужа было слышно отчётливо. Женщина улыбнулась, вслушиваясь:
– …в четыре тысячи сто тридцать пятый раз повторяю: это не твоя игрушка, а всего-навсего мамин зонтик. Он тут лежал, лежит и будет лежать. От дождя до дождя. Это его место. Понял?
Лариса выглянула в коридор. Супруг сидел на корточках перед котом, который с независимым, можно даже сказать, презрительным видом смотрел на зонт, лежащий посредине прихожей.
Скорее почувствовав, чем увидев Ларису, муж виновато прокомментировал происшествие:
– Он снова скидывает твой зонтик. Мои беседы не имеют никакого воздействия. Бьюсь, бьюсь с ним…
– Это тебе не собачка Павлова. Коты – независимые существа. И к тому ж, упрямее ослов. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не мяукало. Так что оставь парня в покое.
– А вот Куклачёв... – попытался возразить муж.
– Ты не Куклачёв, Апик не подрабатывает в цирке, я не намерена подавать на кота в суд, а зонт… так он старый уже, весь выцвел. Кот прав – давно пора купить новый.
Апельсин победоносно мяукнул, его рыжий пушистый хвост принял подобающее вертикальное положение. Не удостоив хозяина взглядом, животное благодарственно крутанулось вокруг Ларисиной ноги и гордо удалилось на кухню.
«Я давно догадывалась, а теперь точно знаю, что смех – лучшее из лекарств. Для разрешения любых ситуаций. Он помогает остудить пыл заядлых спорщиков, разжигает чувства любящих, подстегивает лентяев, одергивает зазнавшихся, спасает несчастных, возрождает обманутых и исцеляет больных.
Твой смех не просто заразителен, он сказочно прекрасен, он похож на радугу, настолько много в нем цветов и оттенков. Не удивляйся, что я говорю обо всем этом спустя много лет. Привычка к тому, что ты есть в моей жизни, убаюкала и усыпила чувственность. Но лишь мою. Ты всё тот же мечтатель и романтик из студенческих походов.
Моё признание скорей всего выглядит смешным и нелепым, но я все равно скажу, что ближе тебя у меня нет никого на свете. Я благодарю тот день и час, когда мы с тобой познакомились, я никогда не сожалела о том, что согласилась стать твоей женой. Любила, люблю и буду любить. А ты будь всегда неподалёку. И будь вечно зеленым и весенним».
Синдром Терезы
– Опять куда-то намылились?
Мать с укором смотрела на Катьку и ее закадычную подружку Марусю, наводящих с высунутыми языками марафет. Мать регулярно задавала этот вопрос, всегда зная на него ответ. Это традиция. Матушка задает вопрос, дочурка беззлобно ругается.
– Куда, куда. Опять туда. Вечно ты со своими глупыми вопросами. Пятница – святое. Наш день в нашем любимом клубе. Отстань, дай нам собраться.
– Ну и валите, – обиделась опять-таки по традиции прогрессивная Катькина мать. Она вечно лезла в Катькину жизнь.
– Ведь понимает все, действительно современная, без комплексов мамаша, принимающая должным образом все мои заморочки и выкрутасы. Но чего лезет? Все знать ей надо: куда, зачем, с кем? Еще бы спросила КАК? – жаловалась Катька Марусе, примеряющей перед зеркалом уже пятую блузку.
– Она – мать! – со значением произнесла подруга, – не обращай внимания, а будешь огрызаться с ней, выходное пособие выдаст мизерное. «Наших» в клубе сегодня может не быть. Они вроде как на природу отчалили удить. Угощать некому. На что гулять будем? У меня не густо. Иди-ка ты лучше «наведи мосты» с родительницей. Не помешает.
– Да уж... Если опять придется выступать в роли сестёр милосердия, поддержка мамани не помешает. Это точно. Особенно после последнего случая, – захихикала Катька.
Девчонки, страдающие «синдромом матери Терезы» или, как говорит мать, просто «синдром Терезы», не раз устраивали Катькиным родителям сюрпризы: то в виде подобранного на улице котёнка или пёсика, которых потом сердобольная матушка выхаживала и пристраивала в хорошие руки; то в виде очередного знакомого, попавшего в безвыходную ситуацию. Ситуации у этих самых знакомых всегда были на редкость тяжёлые. Одним срочно требовалась крыша над головой на пару ночей, вторые оголодали, и их надо было накормить, третьи нуждались в деньгах, совсем ненадолго, всего-то на пару месяцев. Как правило, долги либо совсем не отдавались, либо ждать возврата можно было до скончания века. И вереница тех, кому нужно было помогать, никак не заканчивалась.
Дней десять назад, когда произошёл последний из случаев с «синдромом Терезы», Катькина мать визжала и категорически запретила девчонкам впредь приводить в дом кого или чего-либо.
А делов-то! Маленькая, очень миленькая крыска. А вернее крыс. Ну, это выяснилось уже потом. А сначала девчонки ехали в метро. На одной из остановок в вагон что-то шмыгнуло, ураганом пронеслось по всему вагону и приземлилось в углу на боковом сидении. И сразу же одна из пассажирок подняла настоящий вой, из которого можно было разобрать только одно слово «Крыса!!!».
Наши «матери Терезы» не растерялись, без раздумий бросившись на помощь беззащитному существу, дрожащему от страха. Конечно, крыс был спасён от ненормальной пассажирки, конечно, девчонки не могли его бросить на произвол судьбы, конечно, его путь лежал в известную квартиру. Катька посадила грызуна за пазуху, где крыс, которого сразу же нарекли Вованом, успокоился, пригрелся и заснул, проспав до самого дома.
Впервые мать орала и не пускала девчонок домой. Нет, она вовсе не боялась, как большинство женщин, этого маленького существа, она переживала по другой причине.
– В доме два кота, – верещала мамаша, – вы дУмали, когда пригрели это серое хвостатое уродство? Вы хотите, чтобы у меня в доме произошло убийство? Вы хотите, чтобы наши коты почувствовали запах крови? Потом придется постоянно мышей да крыс домой таскать, удовлетворяя кошачьи аппетиты. И вообще, мои животные с прививками, а этот имеет их, вы знаете? – мать брезгливо ткнула пальцем в Вована, отчего тот вздрогнул, весь как-то сжался и, опять задрожав, прижался к Катькиной груди.
– Ой, крыся, извини, – испугавшись, мать сменила тон и склонилась над Вованом. – А он плачет! Боже мой! У него слезки текут, он всё понял. Вы только посмотрите, настоящие слёзки. Не обижайся маленький, прости тётку злую, никуда мы тебя не выгоним. Ладно, оставляйте, но пристраивать будете сами. – Это уже относилось к девчонкам.
Вован завис у «Терез» на неделю. Крыс не котик и уж тем более не щенок, пристроить его удалось не сразу. Всю неделю у двери в ванную, куда определили на временное проживание Вована, дежурили коты, которые правдами и неправдами пытались проникнуть на запретную территорию, чуя запах дичи. Временный жилец оказался совершенно ручным, очень умным и миролюбивым. И, если бы не коты, крыс вполне мог стать членом Катькиной семьи. К счастью Маруська вспомнила про знакомую девчонку, которая помешана на грызунах, вот ей-то и отвезли Вована.
С момента определения крыса на новое место жительства прошло всего три дня.
– Больше не могу дать, хватит с тебя и этого, – мать дала деньги, то самое пособие. – И что б никого! Вы меня слышите? Никого! Поклянитесь.
– Клянемся! – по-пионерски бодро отрапортовали Катька с Маруськой, держа за спиной фиги.
Ночью мать проснулась от непонятных звуков и шорохов. Впечатление было такое, словно что-то постоянно падает. Включив свет, она машинально бросила взгляд на будильник, зафиксировала в памяти время 2.15 ночи, одевшись, вышла в коридор и застала картину, к которой в принципе была готова.
Дочь с подругой пытались поднять с пола, судя по всему, молодого человека. Родительница собралась было открыть рот для рвущихся наружу проклятий, но Катька предупредительно сделала умоляющие глаза. Тут еще гость девчонок застонал. И мать в очередной раз сдалась, и даже приняла деятельное участие в транспортировке очередной жертвы обстоятельств до ванной комнаты.
Жертвой обстоятельств оказался симпатичный молодой человек по имени Стасик, а его обстоятельствами – зловредная подруга, отказавшаяся впустить парня домой, и сильное подпитие из-за в очередной раз рухнувших планов на будущее. Стасика девчонки встретили в клубе, куда он пришел «заливать» своё горе спиртным. Будучи известным актером, снявшись в нескольких «мыльных операх», молодой человек не смог справился с ситуацией, когда съемки закончились, а новых предложений не поступило. А в театре Стас играл лишь в одном спектакле, два, три раза в месяц. Уход в запой – дело, распространенное в актерской среде. Вот и Стасик не смог удержаться. А тут еще на его беду подружка отказала в крове, сам же он, как говорят, «не меееестный», из другого города, постоянного жилья в столице не имеет.
Это счастье, что артист встретил в клубе наших «Терез», а ни каких-нибудь преступниц, которые запросто обворовали бы его за милую душу – в таком-то состоянии. А с Катькой и Маруськой Стасик был знаком уже давно. Катька одно время работала с ним в одном коллективе, занималась административными делами. С тех пор они дружили.
– Но не да такой же степени! – возмущалась мать, когда артист был помыт, накормлен и уложен спать. – Дружба дружбой, а вот тащить в дом запойного неприлично. Отвезли бы его к его подружке, пусть сама с ним разбирается, раз у них близкие отношения. А если у гражданина артиста кризис начнется? Что мы сделать сможем? Ты его белье засунула в стиральную машину? – перескочила мать на другую тему. Обычное явление: сначала ругает, потом начинает окружать заботой эти самые жертвы. В доме даже есть шутка: «Хочешь покушать супчик, притащи в дом несчастного, мать в этом случае супчик сварит, обязательно».
– Да засунула, засунула. Пап, – обратилась Катька к отмалчивающемуся в таких ситуациях отцу. – А дай что-нибудь из своей одежды. А?
Ну, куда папе деться? И Стасику были выделены штаны с рубашкой.
Но донести их до комнаты, в которой уложили пьяного, Катька не успела – Стасик собственной персоной, «в чем мать родила», предстал перед изумленной публикой и, ничуть не смущаясь, лишь глупо улыбаясь, заплетающимся голосом сообщил о том, что ему надо кое-куда пройти. С трудом, ни с первой попытки, удалось запихнуть Стасика по назначению – в туалет. (Кто хоть раз имел дело с пьяными, знает, какими упрямыми они становятся, а их тело наливается будто свинцом, да так, что сдвинуть порой невозможно). Потом дружно втроем двигали Стасика в ванную, затем до постели. Часам к четырем утра в квартире установилась относительная тишина, нарушаемая лишь раскатами храпа в дочкиной комнате.
Утром, не выспавшаяся, и оттого злая и раздраженная мать, едва выйдя из спальни в коридор, наткнулась на незнакомого бородатого мужчину в костюме и при галстуке.
«Еще одного притащили! – мелькнуло в воспаленном от недосыпа мозге, – хорошо, хоть халат успела накинуть. Наш «синдром» разрастается в геометрической прогрессии».
Но мужчина сам представился. Врач скорой помощи «Наркомед». Как оказалось, Стасику под утро стало совсем плохо, и девчонки вынуждены были вызвать службу спасения зависимых. Врач поставил «больному» капельницу, сделал кучу других необходимых в таких случаях процедур и остался подежурить еще пару часов, поддавшись на уговоры девчонок. А может, и проникся известностью Стасика, который своими ролями в сериалах стал почти родственником каждому россиянину. Факт тот, что к приходу матери вечером с работы, актер был вполне вменяем, ухожен двумя сёстрами милосердия до состояния нормальности, а также милосердно оставлен растроганной родительницей еще на два дня. Уж больно хорошо парень травил всякие байки и анекдоты из жизни богемы. Вот только долго не мог понять, почему в такой маленькой квартире невероятно большая проходимость. Этому способствовало несколько эпизодов, над одним из которых Катькина семья смеялась очень долго.
В первый день после капельницы, будучи еще не совсем здоровым, туго соображающим, Стасик вышел на кухню покурить. А там сидела знакомая матери и пила чай, дожидаясь саму мать с работы.
– Станислав, – мягко и вкрадчиво представился молодой человек, артистично щелкнув пятками и приложившись к ручке обомлевшей женщины.
– Антонина, – промямлила та, чуть не подавившись чаем, конечно же, узнав кумира многих женщин. Поставила кружку, да так и просидела, молча, до тех пор, пока Стасик не выкурил свою сигарету и не ушел. Он тоже не проронил ни слова, только пялился на Антонину со странным выражением лица.
С таким и вернулся в комнату.
– Кать, – недоумение так четко отражалось на лице Стасика, что Катька в первую минуту испугалась, – кто та женщина на кухне?
– А, – с облегчением махнула рукой Катька, – это материна подружка.
– И она тоже у вас живет? – Стасик выдал удивительное заключение, ну, просто шедевр, который собственно и стал в дальнейшем одной из любимых фраз в семье.
Сегодня опять пятница. Что ожидает Катьку с Маруськой? Какие приключения выпадут на их долю? Одно точно, Катькина мать во всеоружии: пополнила аптечку, запаслась продуктами и еще с вечера решила сварганить супчик. А вдруг?
Телохранитель уборщицы
Хоть Наталья и не любила электрички, другого пути на работу, кроме этого – железнодорожного, у неё не было. Вернее, пути-то естественно были, но электричка являла собой самый надежный вид транспорта, так как автобусы из подмосковного городка, в котором проживала Наталья, ходили до столицы крайне нерегулярно. Изредка ее подвозил до ближайшего метро супруг, на старенькой «Хонде», но такое случалось не часто. Обычно он уходил на работу очень рано, когда Наталья еще спала.
«Опять на меня будет таращиться мужчина в синей куртке. Интересно, он ездит со мной в одно время специально или это все-таки случайность?.. Если бы только по утрам… – Наталья несколько минут внимательно рассматривала отражение в зеркале, затем внесла последний штрих в свою боевую раскраску и послала воздушный поцелуй несуществующему собеседнику. – Да пусть смотрит. Мне ведь приятно».
Она была в том замечательном женском возрасте, когда юность с ее максимализмом, необдуманными поступками, скоропалительно принимаемыми решениями и безбашенностью уже осталась далеко позади, а старость лишь маячит где-то за горизонтом едва видимыми очертаниями. Наталье нравилось, когда на неё обращали внимание представители противоположного пола, льстило невинное заигрывание и восхищённые взгляды мужчин. Она действительно была красива, и в пригородной электричке всегда выделялась из толпы. Высокая, статная, полногрудая блондинка с голубыми широко распахнутыми глазами и очаровательной улыбкой не могла не вызывать интереса. Кроме того, одевалась она броско, даже вычурно, всегда на грани излишества. В основном это касалось драгоценностей. Тут Наталья ничего не могла поделать с собой. «Любовь к цацкам», как называл ее пристрастие супруг, была такой сильной, такой страстной, что женщина порой пугалась саму себя. Муж вечно шутил по этому поводу: «Твою страсть да на супружеское ложе направить, тогда и за электричество платить не пришлось бы. У тебя ж искры летят во все стороны при виде камушков». Но пройти безразличной мимо ювелирных магазинов ей никогда не удавалось, и коллекция драгоценных украшений росла с каждой зарплатой. Муж давно махнул рукой на чудачества супруги и не возражал против ежемесячного урезания семейного бюджета на «женские глупости». Утренний ритуал выбора украшений был для Натальи священным. Она подолгу стояла перед зеркалом, прикладывая к себе то одну, то другую вещицу из малахитовой шкатулки. Понимая, что выглядит иногда нелепо, Наталья все равно каждое утро обвешивалась всевозможными цепочками со множеством кулончиков, унизывала свои изящные руки колечками с бриллиантами вперемешку с полудрагоценными камнями, вставляла в уши любимые сережки с висюльками, а запястья обеих рук украшала браслетами.
Опаздывая, Наталья выскочила из дома в распахнутом пальто, тут же продрогла от пронизывающего ветра, наскоро застегнула пуговицы до самого подбородка, судорожно натянула капюшон на голову и почти вприпрыжку понеслась к платформе. Она еле-еле успела на электричку и, втиснувшись одной из последних в вагон, естественно не могла претендовать на сидячее место.
«Ну, и ладно, постою вместо физзарядки», – рассудительно успокоила себя женщина и вдруг услышала:
– Присаживайтесь, пожалуйста. Я для вас место занял... – это произнес тот самый мужчина, в синей куртке. С Натальей он заговорил впервые, смутив в первую секунду старомодной галантностью. Но во вторую секунду она уже сидела рядом со своим загадочным поклонником. А то, что мужчина являлся поклонником, не оставляло никаких сомнений. Один его взгляд чего стоил. К тому же, отказываться от предложения в переполненном вагоне было глупо.
– Большое вам спасибо. Очень неожиданно и приятно... Я уже давно вас приметила… Мы ведь часто ездим в одной электричке? – Наталья решила проявить вежливость, а заодно и скоротать время за ничего не значащими разговорами. Потому и тон беседе задала сама.
А мужчина явно обрадовался свалившемуся на него счастью общения с предметом обожания. И это тоже было заметно.
– Матвей, – коротко представился он и протянул руку для знакомства.
– Надо же! Какое у вас имя... У меня никогда не было знакомых со столь редким именем. А я – Наталья, – она также протянула руку, и Матвей нежно её пожал, задержав в своей ладони.
– У вас необыкновенные руки. Не надо закрывать их таким количеством драгоценностей. Кроме того, я давно наблюдаю за вами, и постоянно переживаю из-за того, что бриллиантов на вас надето слишком много. Это небезопасно в наше неспокойное время.
– Какие бриллианты? – Наталья не на шутку перепугалась, вспомнив рассказы подруг о грабителях, с опаской взглянула на нового знакомого и принялась вдохновенно врать. – Это вообще-то фианиты – искусственные бриллианты, им далеко до настоящих и по цене, и по качеству. На мою зарплату только такие камушки и можно купить.
Наталья постаралась говорить убедительно, приветливо улыбаясь, но руки предательски задрожали, и она со словами «что-то холодно» неторопливо убрала их в карманы пальто.
– Простите, а кем вы работаете? Конечно, Наташенька, вы можете не отвечать. Я не настаиваю. Просто очень интересно. Мы ведь знакомы визуально довольно давно. И каждый день при встрече я размышляю именно на эту тему. Однажды я представил вас в роли адвокатессы, выступающей в заседании суда присяжных. В другой раз вы мне привиделись учительницей литературы и русского языка. Но чаще всего я вижу вас на подмостках театра. А недавно ваш озабоченный вид навел на мысли о работе, связанной с финансами. Но не важно, совершенно не важно. Можете не отвечать. Я ведь невольно стал вашим незримым телохранителем, отчасти (скрывать не буду) потому что вы мне нравитесь. Но есть еще одна причина, которая побудила меня следовать за вами – это ваши драгоценности. Они могут навлечь беду. Вы не замечаете, а я ведь вечерами провожаю вас до самого дома.
– Матвей, о чем вы? Вы меня удивляете! Я, можно сказать, убита наповал. Но! Я ничего не боюсь, и драгоценностям моим грош цена. А работаю я… э-э-э… уборщицей. Никакого секрета нет. Офис я убираю. Другой работы в Москве не нашла, а у нас в городке с этим вообще туго. Да вы сами знаете, если тоже ездите каждый день в Москву. – Наталья решила про себя, что если врать, то врать до конца. Образ уборщицы пришел в голову внезапно, как раз накануне тётя Зоя, убираясь в её кабинете, сетовала на отсутствие нормальных орудий труда и Наталья обещала решить вопрос с хозяйственником.
– Вы?! Уборщицей?! – Матвей недоуменно поднял брови. – Никогда бы не подумал. Это шутка?..
– Так уж получилось, – женщина полностью вошла в новый образ. – Маленькие дети, необходимость быть все время дома. А уборщицей в этом отношении хорошо работать. С утречка всю работу сделаю, потом целый день свободна.
– Как же так? Мы ведь вроде с вами и по вечерам вместе домой добираемся, одной электричкой…
– Так это раньше было, – быстро нашлась Наталья, – а теперь я по привычке уборщицей работаю, на двух работах: до обеда – в одной фирме, после обеда – в другой. Дети выросли, зачем дома сидеть?
– Ясно, но я все равно не могу соотнести ваш образ с такой работой, – Матвей решительно не хотел верить. – Глупая шутка. Не верю.
– Что ж, ваше дело верить, не верить, – Наталья очаровательно улыбнулась, попрощалась и начала пробираться к выходу, электричка подъезжала к ее остановке.
В выходные она, затариваясь по обыкновению продуктами и прочими необходимыми на неделю товарами, наткнулась в хозяйственном магазине на удобное ведро в комплекте со шваброй. Сразу вспомнила тётю Зою и без раздумий купила комплект.
– Не пристало коммерческому директору закупать инвентарь для уборщицы, – ругался вечером супруг. – Как ты это потащишь до Москвы? Я, между прочим, в понедельник рано уеду, не смогу тебя подбросить.
– Доеду как-нибудь, – пожала плечами Наталья. Ей было совершенно безразлично мнение своих сотрудников на этот счет. Да и мужево мнение тоже. Она только добавила, улыбаясь.
– Тёте Зое будет приятно. А мне вовсе не трудно тащить это.
Утром на платформе женщина первым делом огляделась в поисках синей куртки. Матвей, как всегда, пришел первым. Он заметил Наталью. Взглядом, полным ужаса, пробежался по ведру со шваброй и вопросительно взглянул на попутчицу.
– Доброе утро. Вы… Вы со своим инвентарем?.. И вы действительно уборщица?.. Я думал, это шутка… И не поверил… Так это правда?
– Какие шутки? Самая настоящая правда. Правдивее некуда, – игра Наталье определенно нравилась. – Мне фирма денег на покупку нового ведра и швабры выделила. В Москве же некогда по магазинам ходить. Вот, вчера у нас на рынке купила. Везу теперь.
Матвей вздохнул, но как-то по-новому, без прежнего обожания, и жалостливо посмотрел на Наталью. Теперь он, пожалуй, поверил, и инвентарь только подтвердил легенду. Что и требовалось доказать.
– Я вынужден вас покинуть, мне сегодня в другую сторону. Прощайте, – несколько суетливо проговорил Матвей и, развернувшись, припустил по перрону в сторону хвостового вагона приближающейся электрички.
– А как же я? И охрана драгоценностей? – только и успела крикнуть вслед ему Наталья, но телохранитель уже не слышал её иронии из-за шума поезда.
Раздел по…нашему?
Соня никак не могла успокоиться и всё ходила и ходила по квартире за бывшим мужем, удивлялась и удивлялась.
«Неужели я могла любить этого мелочного типа? Как вообще умудрилась вляпаться в замужество? Где были мои глаза? Чем слушали мои уши?»
– Имей в виду, и этот шкаф я тоже забираю! – Тибор многозначительно посмотрел на бывшую жену. – Ты должна помнить, что именно я покупал его в первый год нашего совместного проживания.
– Да забирай! Я его все равно с первого дня невзлюбила. Монстр какой-то. Кстати, и тумбочку можешь прихватить. Ты ж её вместе с этой громилой купил. Тогда.
«Бывший» самодовольно ухмыльнулся, молчаливо указал рукой в сторону тумбочки своему грузчику и вышел из комнаты. Соня осталась стоять посреди опустевшего жилища. Нежный в недалеком прошлом мужчина прошелся по некогда уютному семейному гнездышку тайфуном: после него не осталось практически ничего. В углу на полу сиротливо стояла Сонина собственность: полутораметровый фикус в большом глиняном горшке (его грузчики со всеми мерами предосторожности сняли с тумбочки, предназначенной на вынос) да телевизор с магнитофоном, которые Соня купила уже после развода. На них бывший муж наложить загребущую лапу никак не мог. В соседней комнате аккуратными стопочками лежали, вынутые из книжного шкафа книги по архитектуре и искусству, остальной нехитрый скарб находился в коробках. Там вперемешку были свалены и постельное белье, и посуда, и нательные вещи. Сложить всё аккуратно не получилось, Тибор торопил, он подгонял женщину, лихорадочно вынимающую из шкафов все подряд, своей излюбленной фразой: «Шевелись, время – деньги!»
«Вот я дура-то! Еще подбирала ему квартиру получше, поближе к метро. Ведь могла предположить, что он меня «обчистит». Ну, и чёрт с ним! С ними! И с Тибором, и с барахлом этим. Всё, не буду думать о плохом – теперь только о хорошем. Как говорится, что ни делается – только к лучшему. Зато ремонт ожидается – одно удовольствие. В пустой квартире есть, где развернуться... Но квартиру ему всё-таки нужно было купить где-нибудь у чёрта на куличках!» – злорадно и одновременно с болью подумала Соня.
Откуда-то из коридора донёсся непонятный скрежет, женщина выглянула и с ужасом увидела, что грузчики снимают раковину-тюльпан в ванной, царапая кафельный пол.
– Эй, ребята, осторожнее! Я что-то не понимаю... – обратилась она к некогда родному и близкому человеку, – на кухне ты снял всё, вплоть до кранов и розеток. Я с этим смирилась. Но как ты прикажешь мне жить, если даже в ванной не будет воды? Надеюсь, унитаз ты не додумался умыкнуть?
Тибор криво ухмыльнулся еще раз. Было видно, что разговоры с бывшей супругой совсем не доставляют ему удовольствия.
– А на батареи центрального отопления ты не претендуешь? – язвительно спросила женщина и сама же ответила на вопрос. – Хотя, что это я? Ты же их не сможешь снять, весна – отопительный сезон еще не закончился.
– Да ладно тебе паясничать. Можно подумать, я – монстр какой-то! – запальчиво ответил «бывший» и зачем-то ощупал свой подбородок.
«Тут и думать нечего, – хихикнула про себя Соня и мысленно подбодрила экс-супруга. – Ага, проверь, проверь, может там уже клыки расти начали и вот-вот на подбородок вылезут».
– Оставьте! Великодушно дарю. Я сегодня добрый. Пусть пользуется. И горшок тоже не трогайте, – приказал он грузчикам и рассмеялся, демонстрируя великолепные белоснежные зубы, предмет особой гордости.
На свой рот «бывший» никогда не жалел денег. И вообще на себя. Соню всегда смешило маниакальное отношение мужа к самой незначительной боли в организме. Чуть кольнет где-то, заноет на секундочку, супруг тут же набирает номер домашнего врача. Вот только проблемы второй половины Тибора никогда не волновали. То, что у них так и не появились дети, целиком и полностью было по вине Сони. Так решил Тибор. И никакие доводы врачей не могли изменить его мнение. Как же! Разве может быть болен он? Сонька, только Сонька бесплодна, она всегда во всем виновата.
Женщина отвернулась к окну и глупо улыбнулась, поглаживая заметно округлившийся живот. Незачем бывшему мужу знать, что она, бесплодная по его приговору, носит плод своей новой любви. В оконном стекле, словно в зеркале, отражалось всё, что происходило в настоящий момент за ее спиной. Она видела, как Тибор важно прошел к выходу, надменно вскинув подбородок и брезгливо сложив губы в подобие улыбки, следом за ним грузчики вытащили злосчастный шкаф и тумбочку. Соня незаметно перекрестилась, продолжая улыбаться своему отражению в окне. Но как только за бывшим мужем и его ордой закрылась дверь, она обессилено опустилась на пол. Больше сидеть было не на чем.
«Так, надо пойти в хозяйственный магазин за раскладушкой, еще парочку табуреток требуется купить. Есть буду пока на подоконнике. Ой, мне ж еще и плиту покупать. Надо срочно вызывать бригаду, надо срочно начинать ремонт…» – она решительно встала и пошла к тому месту, где некогда располагался телефон.
Но телефона не было – «бывший» унес предмет первой необходимости. В этот момент раздался настойчивый звонок, и тут же в дверь забарабанили. Соня рывком открыла ее и увидела свою подругу-соседку с перепуганным лицом.
– Господи! С тобой всё в порядке? Вы с Тибором не ругались? А я иду сейчас из магазина, вижу мебель из подъезда выносят, потом этого увидела. Ой, мамочки… – Люська прикрыла рот ладошкой и, как несколько минут назад Соня, съехала по стене на пол. – Он всё-всё вывез?..
Соня присела рядом и всхлипнула.
– Да, всё-всё. Краны на кухне снял, люстру тоже. Даже шурупы вывернул. Люська, ты не поверишь, но когда эти самые шурупы вывинчивались из стены, я явственно представила, как Тибор исчезает из моей жизни, растворяется, словно в тумане. Я даже увидела мою новую ванную, где в художественном беспорядке стоят шампуни и бальзамы, а полотенца висят, как попало, и нет этого противного резинового коврика, а вместо него на полу лежит новый – пушистый и разноцветный, с пятисантиметровым ворсом. И кружки на кухне стоят там, где я их оставила. И никто на меня не орёт, никто не указывает на мою безалаберность, никто не стыдит беспорядком. Ни-кто! И это теперь навсегда. На-всег-да! Ты думаешь, я реву от горя? Нет же, нет. Это я от счастья рыдаю. У меня весна-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
Подруги обнялись и начали истерически хохотать.
Диагноз
«Не навреди больному!»
(Гиппократ)
– С чем лежишь? – хищно прищурившись, спросила у Ларисы соседка по палате – неопрятное создание неопределенного возраста, с торчащими во все стороны рыжими «паклями», в рваном халате и в шлепанцах на босу ногу. Ногти на ногах были желтые, тусклые, давно не стриженные, а пятки напоминали рассохшийся асфальт.
Соседка подошла к кровати, бесцеремонно плюхнулась на край и ткнула синюшным кулаком в забинтованную ногу Ларисы:
– Чё это у тебя?
Лариса ойкнула от острой боли и брезгливо отодвинулась к стене.
– Вас не касается.
– Ишь, ты! Видали, фифа какая у нас поселилась, – соседка сплюнула на пол и гордо удалилась в свой угол, продолжая верещать уже оттуда. – Знаем, знаем. Строят из себя порядочных, а потом заражают своих мужиков «венерой» да тайно по больницам лечатся.
Лариса воткнула в уши беруши и отвернулась к стене, делая вид, что спит. Прошлой ночью она не смогла заснуть: соседки по палате храпели на четыре голоса так, что даже не помогли противошумовые вкладыши, нестерпимо ныла нога, одолевали мысли о дочерях, болело сердце, клокочущее ненавистью к супругу. Накануне, поздно вечером ее привезли сюда, на Соколиную гору, из районной больницы, в которой она пробыла почти неделю, с тех пор, как ее забрала «Неотложка» – нога, расцарапанная котом, покрылась струпьями, местами кровоточила. Врач настоятельно рекомендовала госпитализацию, в красках расписав дальнейшее развитие болезни. Пришлось соглашаться.
Вчера днем лечащий врач Белла Михайловна неожиданно грубо бросила во время обхода:
– Ещё одна потаскушка, – и зло царапнула Ларису взглядом, полным ненависти, заставив вжаться в постель.
– За что…так? – недоумевая, спросила женщина.
– За что? А вот за это, – она раскрыл историю болезни Ларисы, достала бланк и нервно потрясла им. – Сифилис у вас, блудница, – ядовито закончила она.
Сказать, что Лариса была «убита наповал» словами врача – значит не сказать ничего. Нет, свет не померк, пол не разверзся, но Лариса почувствовала, как медленно теряет сознание. До позднего вечера она лежала пластом, плакала, иногда проваливалась в сон, бредила, снова плакала, сгорая от стыда, от злости на мужа. Источником заразы был он и только он, за себя Лариса могла поручиться на все сто процентов.
В диспансере обстановка была казарменная. Хождение по коридорам регламентировалось, еда подавалась только в палаты, посещения родственниками вообще не предусматривались распорядком лечебного заведения. Связь с внешним миром осуществлялась через передачки да по мобильному телефону. К счастью, у Ларисы он был, и она могла общаться с дочерьми. С мужем разговаривать наотрез отказывалась, только сухо, совершенно бесцветным голосом выдавила из себя единственную фразу:
– Готовь документы на развод…
А супруг почти круглосуточно дежурил под окнами, вышагивая взад-вперед по аллее, бесконечно курил. Временами Ларисе было жалко мужа. Она стояла у окна и через щелочку наблюдала за ним, но не на одну записку, которые супруг беспрерывно передавал, замучив персонал, не ответила. Лариса их просто не читала. Навалилась апатия, бессонница, появилось безразличие, пропал аппетит. Остался только всепоглощающий страх.
Поэтому, когда дней через пять-шесть ей сообщили, что диагноз не подтвержден, что венерического заболевания у нее и близко нет, никакого облегчения или радости от известия не наступило. Только равнодушие, тупое животное равнодушие.
– Лорик, – гладил ее руки муж по дороге из больницы домой, – в той, первой больнице анализы перепутали. Я уже все выяснил. Хочешь, в суд на них подам? Ну, поговори же со мной. – Лариса все также равнодушно пожимала плечами и молчала.
Она стала замкнутой и угрюмой. И до сих пор лечится. Только теперь у психотерапевта.
Потолок жизни
«Это когда-нибудь должно закончиться. Все когда-то заканчивается. Не бывает такого в природе, чтобы изо дня в день было только плохо.
Если есть входы, где-то существуют и выходы. Только входная дверь всегда с подсветкой, а поиски выхода – в темноте, на ощупь. То ли электричества нет, то ли электрик пьяный, то ли выключатель сломался, или он вообще – с другой стороны. При последнем варианте шансов на успех совсем мало. Но они все равно есть! Опять же – неизвестно где, неизвестно когда, непонятно как…
Верить хочется. И верится, и ждётся. Живёшь этой непонятной для себя верой, тешишься надеждой на честность, которая иногда ломаного гроша не стоит. А, видя, что и порядочность стала понятием относительным, понимаешь хрупкость и неустойчивость равновесия. Оно, словно маятник. Там убудет – здесь прибудет. Где-то разрушится – в другом месте построится. Разорвётся – склеится, умрёт – родится...
Но ведь бывают, например, демографические взрывы. И что же – это не есть хорошо? Скорее означает: если в одном районе произошло перенаселение из-за высокой рождаемости, значит, в другом уголке планеты обязательно должна начаться какая-нибудь эпидемия, мор или война, уносящие тысячи жизней ради этого самого равновесия. Так?
Известное дело – любой собеседник будет аргументировать: «Ничего не бывает случайно, все происходит по законам вселенной, все закономерно и подвластно логике. Естественно, не женской, а научно-обоснованной». Сотни примеров приведут для убедительности. Да я давно согласна! Лишь возражу по последнему пункту. Только ли не женской? Чем она так плоха – женская, почему раздражает мужчин, небрежно, а чаще насмешливо, произносящих это словосочетание – «женская логика». Да и примеров не надо. Своей жизнью сыта. Чужими жизнями наелась. До комка в горле, до рвотного рефлекса. Сколько уже было «в последний раз»? А впрочем, и «в первый» тоже…
Заколдованный круг без права выбраться из него.
Мышеловка без сыра.
Болото без единой кочки.
Без шансов.
Без выходов.
Без света.
Без…
Чёрт побери! И без отопления что ли? Надо бы накрыться еще одним одеялом. Или в ЖЭК позвонить? Поругаться, разрядиться в незнакомого диспетчера автоматной очередью брани и успокоиться. Только тёток этих жалко, на них все сейчас наезжают, а они при чём? Сантехника ведь к телефону не подзовут, он всегда – «на аварии». Хорошая отмаза…
Господи, как холодно… В темноте еще холоднее. Но свет включить не то чтобы лень – просто не хочется яркого света, а свечи дома никогда не держала. Сейчас мерцающий во тьме огонек не помешал бы…»
Галя нехотя высунула руку из-под одеяла, нащупала шнурок ночника и резко дернула его, отчего бра зазвенело подвесками и повернулось на сорок пять градусов, осветив стоящий на полке горшок с цветком, название которого женщина забыла. По потолку поползли змееобразные тени от растения.
«Какой он белый… Словно насмешка над моей жизнью... Потолок должен быть черным – так вернее. Или хотя бы полосатым».
Минут двадцать Галина лежала, равнодушно вглядываясь в пространство перед собой, потом, точно что-то вспомнив, вдруг резко встала, суетливо заправила постель, притащила из «тёщиной комнаты» целлофан и накрыла им своё ложе. Полчаса ушло на поиски краски, которой осталось больше половины трехлитровой банки (она точно помнила) от покраски весной общественного чугунного забора во дворе дома. Нашёлся и валик, и уже через пару часов потолок зловеще сиял черным глянцем. Обессиленная женщина укуталась в одеяло-кокон, и снова замерла в постели, устремив взгляд теперь уже в черное поле над головой. Успокоения не наступило, как и облегчения. Усталость и раздражение нагнетали еще более мрачные мысли.
«Вчера себя в зеркале не узнала – щёки ввалились, нос заострился, под глазами синеватые мешки. Десять лет плюс. Еще пара недель – еще десять лет плюс. А через месяц – дряхлая старушенция, которую не узнает даже собственный кот – никому не нужная, никому не интересная.
Такую себя не смогу уважать никогда. Потому знаю только один выход, но тело с разумом никак не договорятся.
Чья возьмёт?
Хотя… Мне уже всё равно. Надоело ходить в потемках. Безразлично и совершенно не обидно за себя.
Обидно за детей. Они-то при чем?
Вот именно! В этой жизни каждый сам за себя. И только дурам, как я, выпадает великая честь, утверждают гадалки-всезнайки, быть талисманом других. Жизнь-труд в настоящем за жизнь-грех в прошлом. Жизнь за себя и за того парня. Ты – талисман, парень – его владелец. Он живет в свое удовольствие, зная, что есть оберег, грешит направо и налево, нисколько не сомневаясь – амулет спасет. В следующем воплощении наоборот? Получается, что именно так.
Опять попадаем в равновесие – теперь уже в равновесие между жизнями.
Да не хочу я быть защитой какому-то парню. Тем более что парень – иждивенец и трус, прилипала, аппендицит, ненужный нарост на чужом теле, инородное существо. Родителей буду защищать, детей стану оберегать, а жить надеждой, что где-то, когда-то, в эфемерном будущем парень, ежедневно отравляющий мои будни сейчас, а праздники превращающий в траур, станет моей опорой и защитой – нет уж, увольте. Кроме того, еще не доказано, что жизнь после жизни существует…
Так что, парень, живи сам, как хочешь, а я буду жить только за себя. И пусть нарушу это самое природное равновесие, зато оно будет в моей душе, и я проведу остаток своих дней в благостной тишине, радуясь собственным успехам, наслаждаясь счастьем детей, внуков. А если есть та самая жизнь после жизни, вот в ней потом и разберемся, кто прав, а кто виноват.
Слышишь, парень, я больше не буду тебя оберегать! Ты ведь даже не просишь об этом, ты даже не догадаешься произнести слово «прошу», потому что не знаешь его, никогда не знал и вряд ли узнаешь.
Все, что я сейчас делаю, и буду делать – это только во имя любви к детям и родителям. И никаких поблажек тебе, парень! Слышишь?! А не слышишь, так это опять же – твои проблемы. А я все решила для себя. Окончательно и бесповоротно».
Рано утром соседка из квартиры напротив, вышедшая на прогулку с собакой, застыла в изумлении, наблюдая с улицы за тем, как Галина, балансируя на стремянке, с остервенением скоблит потолок, непонятно каким образом ставший за одну ночь черным.
Возвращение
Софин с трудом разлепил опухшие веки и тут же зажмурился. Вчера он забыл задернуть на ночь шторы. Окна выходили на южную сторону, и теперь полуденное солнце бесцеремонно заполонило все пространство, целясь в первую очередь прямо в глаза. Сергей Константинович нехотя сполз с дивана (именно сполз, потому что по-другому не получалось, ноги отказывались слушаться, а тело по Закону всемирного тяготения тянуло к полу) и с закрытыми глазами стал пробираться к окну. Он незлобно матерился, натыкаясь на предметы мебели, в беспорядке стоящие по комнате, и постанывал – как назло, ещё и поясница заныла. Наконец, плотно задернув почти черную тяжелую ткань, бывшую в незапамятные времена парчой, мужчина облегченно вздохнул и открыл глаза.
– Что-то ты заспался… – пробурчал он недовольным тоном. Говорить вслух с самим собой с некоторых пор стало привычным делом.
– Вот именно! – констатировало приятное сопрано.
Хозяин квартиры от неожиданности распрямился, забыв о боли в пояснице, отчего стал похож на прежнего Софина – атлетически сложенного, подтянутого, обворожительного покорителя женских сердец. Но, простите! Женщин на его территории определенно не могло быть, их дух из своей жизни он, можно сказать, вытравил, изжил, истребил, сам себе перекрыл доступ к прекрасной половине человечества, завинтил краник сосуществования с этими особями в юбках – нет, нет, и еще раз нет, никаких женщин!
Мужчина воровато скосил глаза в сторону зеркала в дорогой позолоченной раме, помня, что, благодаря зеркалу, вся комната видна, как на ладони. Взглянул и обмер. Без сомнения, в комнате он был не один.
«Странно, вчера ее на этом месте не было, да и не могло быть. Я ведь точно помню, даже обратил внимание на толстый слой пыли, когда ставил бутылку. Вон, и на клавишах древние отпечатки кошачьих лап. Едва заметные. Тоже покрылись изрядным слоем пыли. И под днищем у ножек всё та же паутина. Да нет, вроде ничего не изменилось. И недопитая бутылка стоит там, где оставил. Вот только…»
Незнакомка из зеркала улыбнулась, совсем незаметно, краешком губ, а глаза метнули шаровые молнии, которые молниеносно проткнули мужчину насквозь, ударившись о зеркало и взметнув фонтан искр. Он вздрогнул и медленно обернулся.
– Бррр… Чертовщина какая-то…
Женщина была на том же месте, только сидела теперь вполоборота к нему, предоставляя возможность, как следует себя рассмотреть.
«Откуда она взялась? Что делает на моем рояле? Кто она? Чудовищно-белоснежное платье. Словно змеиная кожа. Змеи бывают белыми? Не помню. Или не знаю?» - все эти вопросы промелькнули в долю секунды, но вслух Сергей Константинович еле слышно пролепетал, опять же, обращаясь только к себе (в реальности гостьи он пока еще не был уверен):
– Чудовищно-белоснежное… Глаза режет. Белое таким ослепительно-белым не может быть. Да и… испачкается, а стиральный порошок давно закончился. И угощать её чем? Что у меня есть? Ух!..
Тут у представителя сильной половины человечества перехватило дыхание – незнакомка непринужденно закинула ножку на ножку, изящная туфелька повисла на кончиках пальцев, и стала покачиваться в такт дивной мелодии. Он, как завороженный, был прикован к этой туфельке:
– Фантастика! Какая грация! Чаровница! Ступня совсем маленькая, узкая – аристократическая, невозможно оторвать взгляд, так и…
В этот момент до мужчины дошло, что льющаяся мелодия очень знакома, и звучит, словно изнутри его же самого.
«Стоп! Откуда в моей «берлоге» музыка? Не может быть в доме музыки. Я пока еще в своем уме. Я точно знаю, что этого не может быть – муза не заглядывала ко мне много, много лет… И эти звуки, и эта женщина – всё нереально. Сон! Сон?» – окончательно проснувшийся Софин бросился к письменному столу, разыскал очки и начал лихорадочно пристраивать их на переносице. Дужки были давно сломаны, а привязывать шнурки, которые будут потом болтаться на затылке, при гостье казалось дурным тоном.
Наконец он справился с окулярами и впился в женщину всеми своими теперь уже четырьмя глазами, продолжая бормотать:
– Как она изящно курит… Уму непостижимо! Разве такое возможно?! Длинные тонкие пальцы, мундштук, сигарета – как одно целое, как продолжение друг друга. Какой изгиб шеи! Губы слегка полноваты, но не портят, а только дополняют безупречный профиль. А лоб! Лоб, какой высокий и гладкий, без единой морщинки. Что-то в нем знакомое… Сердце что-то заныло… А это очаровательное, плотно прижатое, маленькое ушко, и родимое пятнышко за ним каплевидной формы. Прическа в виде улитки, такие нынче не в моде. Но мне всегда нравились. Всегда любил, чтобы еще заколка была, точно такая же, как у моей гостьи – черепаховый стержень с маленькой звездочкой-бриллиантом на конце. И такие же волосы – цвета спелого грецкого ореха. Это она! Я не верю своим глазам! Неужто… – С каждой произнесенной фразой состояние мужчины менялось. От настороженности к удивлению, от удивления к страху, от страха к восторгу. Восторг сменился эйфорией, и он без сил рухнул в кресло, блуждая безумным взглядом по гостье.
Женщина же больше не проявляла интереса к хозяину квартиры, она лишь безмолвно курила, уставившись в грязное пятно на обоях.
– Я хочу, чтобы ты на меня посмотрела, мне нужно увидеть твои глаза! – твердо произнес, придя в себя и успокоившись, Софин. – Этот отстранённый, немного надменный взгляд и поза. Знаешь, я всё это помню. Я даже помню, какого цвета у тебя глаза. Изумруды с золотыми крапинками по краю радужки – других, подобных, в природе просто не может существовать. Только у тебя. А вот наряды носила другие. Раньше ты любила черное, и меня злило, что ты сливаешься с цветом моего инструмента. В такие моменты казалось, что я тебя теряю. И сам терял голову от отчаянья. Когда ты ушла, чуть с ума не сошел. И вот ты снова здесь. С чем связан новый имидж?
Он задал вопрос и тут же получил на него ответ, погрузившись в звуки яркой, словно солнце, мелодии, радостной и счастливой, пронизанной оптимизмом, зовущей на подвиги, заставляющей улыбаться и чувствовать себя на вершине блаженства. Руки машинально потянулись к клавишам, и квартиру немедленно начало засасывать в воронку звуков, в круговорот музыки, все более громкой, темпераментной и живой.
Муза благосклонно взирала с краешка рояля на композитора. Она знала, что успела, что еще не все потеряно, и что они вдвоем могут добиться много, значительно больше того, чего добились и потеряли много лет назад.
Свадебный торт
«Неужели никто не видит, что я созрела? Какая жуткая несправедливость! Я ведь спелая! Сочная! Нежная! Я соблазнительная и восхитительная! Уже второй день жду, когда меня сорвут, тяготит невинность, хочется скорей её лишиться. Каждый раз, когда вижу знакомые руки, молю: Возьми меня… прошу, ведь устала ждать… скорее обрати на меня свой взор… Еще немного, и надломлюсь от тяжести, и тогда… Нет… Об этом лучше не думать. Подружек давно нет рядом. Что с ними, где они, куда попали?.. Вчера появилась противная гусеница. Как же я перепугалась! Неужели мои формы будут испорчены? Неужели мне не блистать в свете своей неповторимой красотой? Страх быть заживо сгнившей не покидал меня весь день. Пронесло… Спасибо нашему клубничному Богу! Но всё же нет ничего хуже ожидания. Если не считать мелкой зелени, которой еще зреть и зреть, на своем кусте я осталась практически одна. С первыми утренними лучами солнца я просыпаюсь и радостно тянусь навстречу неизведанному. Как же я прекрасна! Сама это чувствую. Впервые уродилась такой красавицей. А раньше: то не дозревала, то в самом соку была склёвана птицами, то падала на землю под проливным дождём и медленно умирала, то…эх, не стоит и перечислять – ничего интересного не случилось ни разу…Так уж устроено наше клубничное сообщество, что все прошлые рождения мы помним. И вот наконец-то мне уготована какая-то необыкновенная миссия. Я это чувствую и знаю, что стану героиней одной из легенд, которых в нашем роду множество. Главное: не попасть в банальный кисель или еще хуже – в варенье. Вот уж где несчастье, так это в банке: быть утрамбованной вместе с сородичами, вперемешку с противным сахарным сиропом. Фу… Месяцами стоять на холоде и ждать своей участи. Брр… Нет, это не моя доля. Такое я уже проходила… И теперь я надеюсь, что буду вознаграждена за баночные мучения в прошлой жизни, за серость позапрошлой, за трагизм позапозапрошлой жизней. Недаром наши старожилы говорят, что у любого индивидуума рано или поздно наступает самый главный момент существования, после которого идет перерождение в другие, более развитые сущности. Потому и терпим, потому и ждём…
А это что за милое создание склонилось надо мной и лопочет, и ахает, и охает… Приятно слышать столько лести в свой адрес. Но почему меня нельзя сорвать? Как это так? Я протестую! Не согласна! Категорически!
Ах, это о том, что сорвать надо в последний момент, когда будет готов свадебный торт! Другое дело! Я же говорила, я же верила, что не для варенья родилась. Вот! Видите – буду венчать шедевр кулинарного искусства. Слышала, как мама невесты рассказывала, что торт будет воздушный и белый из взбитых сливок, сложной, многоэтажной конструкции… Ах… И наверху всего этого великолепия я – словно принцесса из сказки, между шоколадными фигурками молодоженов. Я символизирую их сердце, истекающее любовным соком, их страсть, их ненасытность и саму любовь. Уже вижу восхищенные взоры, чувствую, как меня пожирают десятки глаз, как меня хотят, желают. Но я хочу только одного – чувственного рта невесты и сильного – жениха. И тогда… Тогда я буду счастлива умереть…»
Эх, если бы…
Часть первая
Порыв долгожданного ветра распахнул форточку, и в комнату вместе с удушливым смогом влетел голубь. Птица заметалась. Истерично хлопая крыльями, она то взмывала к потолку, то падала на пол и снова устремлялась вверх. Врезалась в зеркало – удивительно, что не разбила его.
«Это хорошо, ведь дурная примета... – облегченно вздохнула старуха. – А впрочем, какая разница? Сама птица-то разве к счастью?»
Антонина Ивановна жадно следила за каждым движением нежданного гостя. Или гостьи?
Несколько последних дней она только это и могла делать – следить взглядом да думать. Мозг функционировал, как прежде – четко и ясно, старуха все слышала, понимала, однако, язык отказывался ворочаться во рту, руки, ноги, словно одеревенели и не слушались свою хозяйку. Она усиленно шевелила губами, напрягала тело, но с каждым днем, а теперь уже – с каждым часом, попытки возвратиться в нормальную жизнь становились все реже и реже. Всякая попытка заканчивалась одинаково: дикой усталостью и такой резкой головной болью, что Антонине Ивановне казалось – еще минута, и голова расколется пополам. Однако голова оставалась на месте, все на той же подушке, от которой смердело потом, смесью грязного, давно нестиранного белья, и корвалола – Машка не имела привычки следить за тем, чтобы лекарство попадало по назначению, всегда брезгливо морщилась и отводила глаза, тыча ложкой с лекарством в старческое лицо практически наугад. Антонина Ивановна беззвучно плакала, лицо кривилось в жуткой маске гримас, но на это неприятное зрелище не находилось зрителя. Машке и ее дебелой дочке было все равно. Они старались заходить в комнату как можно реже, шушукались на кухне или орали друг на друга, запершись в ванной. А у старухи с наступлением обездвиженности обострился слух. То, что она слышала, его совсем не ласкало, а только резало и резало, резало по живому. Две женщины делили ее жизнь, рвали на мелкие кусочки, били вдребезги. Нажитое за долгую, почти восьмидесятилетнюю человеческую историю добро прощалось с безмолвной хозяйкой. Антонине Ивановне казалось, что стены стонут, сожалея и горюя о прошлой жизни. Как раз с ней, с жизнью, все было решено и обжалованию не подлежало. Приговор подписали, не спрашивая.
«Эх, если бы…»
Старуха прислушалась. К двум голосам на кухне прибавился третий, тоже женский. Его невозможно было спутать ни с чьим – немного картавая речь, свистящие согласные и легкий акцент так и не ставшей настоящей москвичкой дагестанки. Подруга, теперь, конечно же, бывшая, пришла не в гости. Гуля с поденщицами смаковала победу. А в том, что это победа, ни одна из них не сомневалась. Старуха тоже.
«Если бы все можно было вернуть назад! Хотя бы на год…»
Невидимый маховик закрутился в обратную сторону, отсчитал почти тридцать лет и остановился.
Часть вторая
Гулизар Надировна Шомаева приехала в Москву из Макачкалы незадолго до перестройки, когда столицу еще не захлестнуло нуворишской волной. Намерения и помыслы у девушки были самые обыкновенные – получение высшего образования. В Плехановский институт она поступила без проблем, будучи золотой медалисткой, учеба давалась легко, в общежитии обзавелась подружками, парни пытались ухаживать, да только бестолку. В семье Шомаевых дочек воспитывали в строгости и послушании. Закон, честь – эти понятия для Гули не были пустым звуком, с самого детства она только и слышала: «соблюдай законы предков, законы государства, береги честь, береги веру…».
В конце третьего курса, накануне экзаменов пришло печальное известие – умер отец. Гулина мать рыдала на другом конце провода, требовала все бросить и возвращаться домой. О дальнейшей учебе не могло быть и речи. Гулизар предстояло выйти замуж за человека, которого она даже ни разу в жизни не видела. Надежды рухнули, как подкошенные, мечты испарились за каких-то десять минут разговора с матерью. Впервые девушка разозлилась на традиции, которые в тот момент показались ей дикими, утопическими и далекими, почти чужими. Именно тогда в голове поселилась первая крамольная мысль о невозвращении домой. Сначала она присела где-то в уголке, потом слегка прилегла, а затем растянулась по-хозяйски, да так и прижилась. Через несколько дней в Махачкалу полетела телеграмма о внезапной болезни Гулизар, подписанная соседкой по комнате, объяснявшая причину отсутствия Гули на похоронах отца. Девушка знала наверняка – родственники не станут устраивать проверки, пока ей еще доверяют. А в Москву посылать за ослушницей некого.
Отличница, активистка – в деканате Гулизар была своим человеком, поэтому договориться о прохождении практики в Москве не составило труда. Практика в столице, да на все лето, да еще в престижном, самом лучшем универмаге Москвы – ЦУМе – такое даже москвичкам не снилось! Что уж говорить о какой-то девчонке из далекой республики. Но чудеса случаются. Гуля позднее часто вспоминала судьбоносное лето 1983 года, когда звезды были благосклонны, когда Парад самых ярких планет выстроился только для нее – для одной провинциальной девочки.
Первым сверкнул ядовитый рубин в самой простой огранке. Да и кольцо 583 пробы по форме было тоже настолько простым, без излишеств – обыкновенное овальное колечко, что не вызвало никаких чувств, кроме радости обладания и благодарности. Подарок женщине от женщины – сущий пустяк, знак внимания, но сколько скрытого смысла было заложено в подношении. Это Гулизар поняла много лет спустя. Тогда думать было некогда, тогда рулетка только начала свой разбег по игровому конкуру.
В ювелирной секции ЦУМа, куда спустя две недели после начала практики, перевели Гулю, девушка познакомилась с заведующей – Антониной Ивановной Графовой, статной, красивой женщиной неопределенного возраста – настоящей русской красавицей. Когда впоследствии Гуля узнала, что начальница через несколько лет собирается на пенсию, удивлению ее не было предела, до того не вязался облик Графовой с седенькими, сморщенными старушками на лавочках.
Графова сама определила практикантку к себе, забрав из отдела игрушек и став ее наставницей. Резонный вопрос – почему? Почему именно на дагестанку пал выбор? Интересный вопрос. Но ответ на него не могли дать ни сама избранная, ни избравшая ее. Возможно, заведующей понравилась бойкая, симпатичная практикантка. Возможно, она связывала с девушкой какие-то свои, личные планы. Но национальность совсем не смутила Антонину Ивановну. И вот все вместе: блеск драгоценностей вокруг, новая щедрая на подарки фея-начальница-коллега-подруга, при виде которой все мужчины, как по команде «фас», готовы были бросить себя, свои жизни к ногам ослепительной женщины – ошеломило, ослепило молоденькую провинциалку, водоворот совершенно иной жизни закружил и поглотил окончательно.
На удивление слишком легко и быстро мать оклемалась после смерти мужа – видимо, дополнительные заботы, свалившиеся на ее хрупкие плечи, не дали возможности вдове долго горевать. И дочь, не сумевшую проводить в последний путь отца, она простила. А куда деться? – Родная кровь. Мать рассудила здраво: лишний рот в доме – именно лишний, от замужества дочери денег не прибавится, а вот помощь из Москвы, которую стала оказывать Гуля семье, оказалась как нельзя кстати.
– Доченька, живи, как знаешь, ты уже взрослая, но честно и праведно живи, только об этом молю тебя, – напутствовала набожная мать, но Гуля не слушала, улетая в мыслях далеко вперед, жизненный светофор заклинило, он упорно горел зеленым цветом и не переключался.
К окончанию летней практики, избаловавшись вниманием покупателей, опекой Антонины и открывшимся доселе неведомым горизонтом, Гуля поняла, что жить, как раньше, уже не сможет. Даже собиралась подать документы на отчисление из института. Однако вовремя одумалась. Каждую ночь она подолгу не могла заснуть, ворочалась, перебирала в уме возможные варианты реализации планов будущего, но ничего стоящего так и не придумала. Как повелось, на помощь пришла все та же вездесущая Графова.
– Учебу бросать нельзя. Ни в коем разе! Без высшего образования ты – никто, как ноль без палочки. – Поучала Антонина менторским тоном, когда девушка поделилась своими переживаниями. – Думаешь, выхода нет? Как бы не так: если имеется вход, то и выход найдется. Пусть даже через тот же вход. Улавливаешь мою мысль?
Гуля определенно не понимала, о чем толкует заведующая.
– Экая ты несообразительная. Ну, да ничего, сейчас поймешь. Вход в твой институт не только на очное обучение. Разве про вечернее или заочное ты ничего не слышала? Вот! О чем я и толкую. Вход, выход! Все очень просто.
– А как же с работой, с жильем? – возразила Гулизар.
Антонина только пожала плечами, мол, какая ерунда.
– С пропиской?.. – обреченно выдохнула девушка.
Графова как-то по-особенному, испытующе взглянула на Гулю, сквозь прищур глаз девушка увидела застывшие зрачки. Немигающий, леденящий взгляд вызвал животный страх и остался в подсознании на долгие годы. Непроста оказалась Антонина Ивановна, как казалось до сих пор. Гуля почувствовала холод, отчуждение и огромную пропасть между собой и покровительницей и про себя стала величать ее «Снежной Королевой».
– Значит так, практикантка, – оттаяла «Королева». – Я могу устроить все самым лучшим образом. Но это стоит денег. Ты готова выложить кругленькую сумму за прописку? С жильем, чур, самой разбираться. А работа?.. – спасительница насмешливо усмехнулась. – Считай, что она у тебя уже в кармане. Даже в двух.
Деньги не проблема, деньги у Гулизар имелись. Привыкшая экономить, она заработанные за практику, пусть и не большие капиталы, положила на счет в сберкассе. Но когда подруга озвучила цифру, Гуля впала в уныние – такую сумму для девушки найти было нереально. А все случайные приработки, полученные благодаря все той же Антонине, Гуля отправила домой.
– Да не комплексуй ты так, прописка будет в кредит, отдавать станешь ежемесячно, с зарплаты.
Душевность Графовой не знала границ. И если бы не гордость, не кавказское воспитание, Гулизар бросилась бы в ноги начальнице, и целовала бы их, и облила бы их слезами благодарности.
На том и порешили, фиктивный брак с сыном Антонины зарегистрировали в рекордно короткие сроки, за четыре дня – «на носу» первое сентября, перевод на вечернее отделение нужно было оформить до этой даты. И с жильем все устроилось самым лучшим образом: знакомая Графовой уезжала вместе с семьей в длительную загранкомандировку; в квартиру требовался «сторож».
Гулизар визжала от счастья, но тихо, под одеялом, чтобы не услышали съехавшиеся к началу учебы соседки по комнате в общежитии. Никогда в жизни она не была счастлива так, как сейчас.
Надо сказать, с арендодателями Гуле повезло: из одной командировки они плавно переместились в другую, даже не заехав на Родину. В их квартире девушка прожила долгих восемь лет.
Часть третья
Старуха очнулась от воспоминаний. Птица больше не летала по комнате, то ли нашла выход на волю, то ли устала и притаилась где-то в квартире. А из кухни доносился душераздирающий визг кота и отборный мат Машкиной дочери.
«Сучки. Уже до Барсика добрались. Он-то чем не угодил? А я еще, дура, дарила Этой драгоценности. Господи, прости, Господи, Господи. Что же такое творится? Почему именно со мной? За что? А коту за что? Бедный Барсик. Маленький мой, что с ним будет, когда…» – Антонина Ивановна закрыла глаза. Об этом «когда» думать страшно, но думалось постоянно.
В молодости Антонина Ивановна отличалась веселым, жизнерадостным миролюбивым характером, энергия кипела в юном организме, Тоня готова была горы своротить. Отец говорил: «Шило!». И отчасти был прав. Утаить в мешке Тонькину красоту – разве такое возможно?! Ребята ходили за ней табунами, но девочка никому не давала шансов. Зачем ей какие-то сибирские пацаны, когда дядька, папин родной брат Семен, перебравшийся с семьей в Москву, зовет к себе, сулит золотые горы и еще что-то интересное – последнее Тонька не помнит, конец разговора отца с братом она слушать не стала, помчалась к подружке рассказать новости.
Родители томили дочь обещаниями долго, почти два года. Дядька от своих слов не отказался, принял Тоню в свою семью, как родную, выделил отдельную комнату, пристроил в престижный ВУЗ на вечернее отделение и определил на работу в «конторку», в которой трудился сам. Хотя конторой предприятие вряд ли можно было назвать. Но дяде Сёме это не возбранялось, он был директором не просто фабрики, а фабрики ювелирной, а хозяину ведь все позволено, даже шутки.
– Для начала можно на складе посидеть. – Не то предложил, не то приказал будущий шеф племяннице. – Наука не сложная, считать ты умеешь, от отца твоего слышал, отличницей была в школе. Так что, освоишься. А я помогу: где советом, где руганью – уж не обессудь, начальник я строгий. Заодно, приглядишь за работничками. Воруют, заразы.
Антонине, не имеющей трудового стажа, все казалось в диковинку. Работа, слежка – ну, чисто детектив.
– Учти, ни одна муха не должна знать, что мы родня! Только сболтни, воробьем вылетишь, и не посмотрю на родство, – закончил разговор дядя Сёма.
Премудростей в действительности оказалось много. Но Тоня освоилась на новом месте быстро, не смотря на то, что кладовщики приняли новенькую настороженно. Хотя заподозрить в яркой, бесшабашной девчонке «засланного казачка» было сложно – тайну «казачок» блюла добросовестно, вечерами обстоятельно рассказывая дяде о всех происшествиях, что случались на складе почти каждый день. Воровство процветало, как на любом советском предприятии, а у Тони Графовой глаз – цепкий, замечала каждую мелочь, да и воровской механизм работников склада не отличался особой изощренностью. Игра в сыщика казалась девчонке увлекательной, думать об опасности даже не приходило в голову.
Однако дядя понимал, племянница ходит по лезвию бритвы. Он помнил историю кладовщика Петра Никифоровича, преданного своего «стукача». Тот допустил промах – кто-то подслушал его телефонный разговор с директором, и сплоченный коллектив отомстил с особой жестокостью – уже полгода, как Петр прикован к инвалидному креслу – на него «случайно» упал стеллаж с расфасованным по ящикам товаром.
– Тонька, не води дружбу на складе. Эти «крысы» по трупам пойдут – глазом не моргнут. Думаешь, я не знаю про воровство? И мой предшественник не знал? Да всем все известно, даже в Министерстве, и «крысы» знают про мою осведомленность, и про то, что на воровство закладывается определенный процент, тоже знают. Браком проводим, актами списываем. Система. Будь предприятие частным, как на Западе, вот тогда можно было бы и жесткие меры применять. А тут…
– Что тут? – спрашивала девушка, она никак не могла понять причины лояльного отношения к ворам.
– Что, что, – ворчал дядька. – Трудовое законодательство. Ты попробуй уволить бабу с тремя малолетними детьми. А у вас там одни многодетные мамаши, как назло, и работают. У одной даже пятеро ребятишек. И ведь не боятся ничего, не пекутся за будущее своих чад, а ежели вдруг… Эх, дуры дурами, хоть и умно тащат из государственного кармана. Теперь поняла? Вот потому и нужен мне свой человек именно там, на складе.
– ??
– Процент не должен зашкаливать за плановую отметку. Иначе я лишусь своей должности.
Удивительно, но факт – дядя Сёма отличался кристальной честностью, в которую мало кто верил, учитывая его род деятельности. Соседка по даче иначе, как спекулянтом, не называла, подчиненные были уверены – повязан, кто бы сомневался, просто хороший конспиратор, делится с министерскими, как же без этого. Сидеть на сладком пироге и не откусить? Но Антонина верила безоговорочно, уважала родственника и была предана ему всей душой.
Четырнадцать фабричных лет пробежали незаметно. Из Тоньки-кладовщицы вырос замечательный профессионал-эксперт по драгоценным камням Антонина Ивановна. После окончания института дядя отправил племянницу, работавшую уже заместителем начальника главного производственного цеха, на ювелирные курсы.
– Дополнительное образование не помешает. – Сказал дядя. Антонина и не возражала, учиться она любила.
Училась, работала. Работала, училась. И все бы хорошо, да только постоянно донимали родители из Новосибирска: «Тонечка, когда же замуж соберешься? Тонечка, тебе ведь скоро тридцать. Тонечка, внучков хочется». А на личную жизнь времени у Тони не было, как-то не складывалось личное. Одно общественное, оно же – дядино. Кому-то это может показаться невероятным, но «из песни слов не выбросишь», да и странности в жизни разве редкость? Фабричных ребят, помня просьбу родственника, девушка сторонилась, хотя претенденты на ее руку и сердце не переводились. Особенно в первые годы работы. Потом ее неприступность примелькалась, стала привычной и уже не вызывала ни удивления, ни раздражения. Изредка, и только с двоюродной сестрой Натальей (подружками Тоня так и не обзавелась) или с теткой, выбиралась она в театр и в кино. Дядя одобрял вылазки, сам заказывал билеты, надеясь, что племянница наконец-то встретит свою судьбу. Молодая женщина расценивала его старания на свой лад, междустрочно слышалось «зажилась ты у нас», потому она не раз заводила разговор о съемной квартире, но дядя Сёма реагировал бурно:
– Мы, что – нищие, у нас стесненные жилищные условия? – злился он, и Антонина замолкала до следующего удобного случая.
Действительно, семья дяди, не бедствовала, пятикомнатная квартира на улице Горького, чуть ли не у Кремля, доступ в спецраспределители, два личных автомобиля и один служебный, ежегодный отдых в лучших санаториях Крыма, загранпоездки, заграншмотки – по тем временам такая жизнь считалась роскошной. А Тоня тяготилась ею. И хотела свою, собственную. Желательно не хуже этой. С годами на почве отсутствия личной жизни начал развиваться комплекс неполноценности, зародились сомнения, неожиданно обнаружилось, что Тоне свойственно чувство зависти. Она пыталась прятать его, закапывала глубоко, глубоко в потайные уголки души, но чувство все равно рвалось наружу, и ничего с этим поделать Тоня не могла.
Основным развлечением были, конечно же, ювелирные выставки, на которые ходить обязывала профессия. Там Тоня и встретила судьбу. «Судьба» щелкала затвором фотоаппарата, налево и направо раздаривая улыбки. Молодой человек оказался корреспондентом одной из центральных союзных газет. Чувства возникли мгновенно, и уже вечером Антонина рыдала в коммуналке Игоря, распрощавшись с девственностью. Плакала и оправдывалась она в первую очередь за свою безгрешность – первый мужчина никак не мог поверить, что влюбился в старую деву, что в свои двадцать девять лет Тоня была чиста и невинна.
– Вот влип, так влип, – расстроился ухажер вместо радости первого обладания. А Тоня услышала в его словах, как всегда, свое, иное – приговор одиночеству.
Фактически так и вышло, хотя дядя не допустил, чтобы будущий ребенок Антонины, которого она зачала в тот проклятый вечер, появился на свет незаконнорожденным. Игоря чуть ли не под дулом пистолета затащили в ЗАГС, предварительно продержав взаперти четыре дня, пока дядя Сёма улаживал формальности. И только после рождения Владика корреспондента отпустили на все четыре стороны, не забыв приклеить ярлык алиментщика.
Часть четвертая
Во время беременности племянницы дядя развил бешеную активность, не свойственную ему ранее, и «выбил» для передовика производства, лучшего работника и гордости фабрики (именно такие обороты употреблялись в прошениях) двухкомнатную квартиру в ближайшем Подмосковье.
– Тонька, не обессудь. Что смог – то смог. Зато теперь у тебя собственное жилье. А на рождение ребенка могу машину подарить. Хочешь?
Вот уже чего-чего, а такого подарка от родного дяди Тоня никогда бы не приняла. Слишком гордой она уродилась. Квартира – другое дело, квартиру она заработала своим честным трудом, и считала, что фабрика должна ей куда больше. А то, что родственник так поздно позаботился о жилье для нее, да еще в дыре, да накануне наступающего одиночества, лишний раз доказывало, что пограничные столбы – не миф. Граница на замке, шлагбаум клацнул и перекрыл доступ в красивую, сытую жизнь, взбудоражив и без того рвущуюся наружу зависть.
Тридцатилетие Антонина встретила в собственных, но так и не ставших родными, стенах вдвоем с новорожденным сыном. Временами ей казалось, жизнь закончена; послеродовая депрессия и, как следствие – изменение характера, чуть было не спровоцировали суицид. От безумного поступка спас приезд родителей. И хоть пробыли они недолго, времени разобраться в себе женщине хватило. Мудрый отец очень кстати подсунул обожаемого им Ницше – Тоня от корки до корки прочитала философа, сделала какие-то свои, ей одной ведомые, выводы, и с тех пор считала, что в тридцать лет родилась заново.
Дядя, его жена, обе их дочери естественно не оставляли без внимания молодую мамашу, они наезжали часто, привозили много подарков, забивали холодильник дефицитными продуктами. Тоня видела: она больше не часть их жизни, это чувствовалось по брезгливым взглядам, который сестренки кидали на спартанскую обстановку Тони, по ужасу в глазах тетки, когда та поднималась до Тониной квартиры по грязной лестнице на второй этаж. Женщина поняла: дальше бороться за свое счастье, за счастье сына, за благополучие и комфорт предстоит самостоятельно, и наотрез отказалась от помощи московских родственников. Во всяком случае, раньше, чем они бы сделали это сами.
– «Всё, что нас не убивает, делает сильнее», – цитировала Антонина немца. Слушатель – Владька, ничегошеньки не понимал и весело смеялся.
– Меня Всё убило, теперь я не просто сильнее, я сверх сильнее. Моя «смерть» – иммунитет от будущих «болезней». Я построю новую судьбу, я полюблю ее, я буду бережно, с трепетом и нежностью оберегать ее от любых посягательств. У меня обязательно будет личное счастье. – Твердила Антонина каждое утро перед зеркалом и верила в свои заклинания.
Она рано вышла из декретного отпуска, перепоручив заботы о сыне детским учреждениям. Ясли, детский сад – отные Владька бывал дома редко, в основном в выходные да во время отпуска матери. С полугодовалого возраста мальчик познакомился с советской системой воспитания, именуемой пятидневкой.
А что Тоня? А Тоня начала прокладывать свой путь. Познала все радости карьеризма, прошла нелегкую школу унижений и оскорблений, ощутила соблазн «легкой» наживы и научилась выживать в любых условиях. Самый тягостный отпечаток на новую, формируемую судьбу, наложили унижения, которые Тоне пришлось испытать, работая продавцом в ювелирном магазине. Покупательницы попадались разные, чаще – вздорные, избалованные «куклы» – жены при мужьях. Антонина звала таких – «дама-хозяйка». Бездельницы, болтушки, любимым занятием у «хозяек» считалось доведение продавцов чуть ли не до инфаркта. Оскорбляли и радовались, смеялись в лицо, зная – стерпят работники прилавка, пусть даже во вред собственному здоровью. Работодатели долдонили: «Покупатель всегда прав». Продавцы принимали на веру слова начальства и молчали. И опять, как ни странно, боль от унижений Антонина расценивала, как полезный, умиротворяющий подарок – чем сильнее была боль, тем увереннее становилась Тоня, тем меньше оставалось комплексов. Кроме зависти. Эта «жаба» оказалась на редкость живучей и прилипчивой.
Помыкавшись полтора года в разных организациях, Антонина не выдержала и, усмирив гордость, отправилась на поклон к дядьке. Он, хоть и ушел на заслуженный отдых, связи с нужными людьми не растерял.
Именно в тот год правительство СССР приняло решение возродить «Торгсин», но в несколько ином воплощении. Раньше в обмен на товары принималось золото от любого гражданина страны, при возрождении «Торгсина» применили опыт «спецотделов» ЦУМа и еще нескольких магазинов, обслуживающих советских граждан, отработавших за границей. Да и золото у широких слоев населения к тому времени закончилось. На узкие же слои, вкусившие сладкую заграничную свободу, требовался крепкий ошейник с коротким поводком в виде живых, полуживых или почти живых денег. Отказ от безналичных расчетов был выгоден всем: и продавцам, и покупателям. Кроме того, розница была удобна иностранцам. Какой шутник стоял у руля и придумывал названия, но, словно, издеваясь над родной «деревянной» валютой, торговые предприятия получили имена деревьев. В РСФСР – «Березка», на Украине – «Каштан», в Азербайджане – «Чинар», и только в Латвии эта торговая сеть называлась «Дзинтарс», что в переводе с латышского означает янтарь.
Часть пятая
Как правило, на работу в «Березку» брали хорошо проверенных знакомых и родственников. «Блатные» работали с ленцой, загружая своими обязанностями «не блатных», которые трудились за двоих, а то и за троих и помалкивали. Небесная манна не часто падает с небес. А то, что «Березка» – манна, сомневался лишь самый непроходимый тупица. Практически клубная система, избранность, недоступный для обывателя ассортимент товаров и продуктов – сделали из «Березки» миф. Клиентом магазина, конечно, мог стать и рабочий самой прозаической специальности, хоть дворник, но только если он работал за рубежом и получал зарплату в сертификатах. Иностранцы, дипломаты, специалисты «Зарубежстроя» – вот краткий перечень привилегированных слоев советского общества, имевших доступ к благам цивилизации, к бытовому счастью, преимущественно, импортному – привычному. Фактический перечень был значительно шире. Номенклатурные работники, лица из тех, кого именуют публичными – артисты, писатели, журналисты, космонавты, ученые – все, на кого падал выбор чиновников Внешпосылторга, в чьем ведении находились «Березки», кто имел возможность быть занесенным в особые списки, важно открывали двери магазинов наравне с иностранцами и работниками дипкорпуса.
Образование сети магазинов «Березка» привело к появлению спекулянтов, скупавших сертификаты, а в последующем чеки. Аферисты (их еще называли фарцовщиками) делились на тех, кто имел возможность покупать товары для дальнейшей перепродажи, и торгующих заменителем валюты. Спрос на сертификаты и товары из «Березки» был огромным. Продавцы, товароведы, заведующие секциями, директора филиалов и не заметили, как были подмяты барыгами, умело вовлекавшими в свой бизнес работников элитной кормушки. Устоять перед соблазном наживы, практически ничего не делая, сложно. С праведной дистанции сходил каждый второй работник магазина, каждый первый находился в пограничном состоянии.
Антонина, начавшая работать с первых дней открытия «Березки» в Астраханском переулке рядом с банями с одноименным названием, переступила запретную черту примерно через два года работы. А до того росла, полнела и тяжелела жаба-зависть к сослуживцам, внутренний голос которых, именуемый в советской литературе совестью, честью или, допустим, долгом, спал глубоким сном. Зрела зависть, зрела и, наконец, разрешилась от бремени. И так легко стало Тоне, так вольготно, привольно так, и главное – в момент улетучились многочисленные проблемы.
Будучи женщиной неглупой, Антонина решила действовать на свой страх и риск самостоятельно. К двум будущим партнерам, как она мысленно называла их, присматривалась долго, изучала повадки, мимику, следила за жестикуляцией. И только после тщательного анализа подстроила ситуацию, при которой не она обратилась к спекулянтам, а они к ней. Альянс получился неплохой, дела троицы быстро пошли в гору. Хорошо продуманный бизнес по сбыту дефицитных товаров, по незаконным валютным операциям скоро принес свои плоды. Тоня уже не бедствовала. И появилось долгожданное то, что можно было назвать личной жизнью – мужчина, редкие встречи с которым напоминали праздник, но происходили в обстановке повышенной секретности. Ревнивая жена любовника имела слишком большой вес в обществе.
Уговорить на переезд в Москву мать не составило труда – бабушка очень скучала по внуку, переживала за его «пятидневную жизнь», к тому же Сибирь не держала так крепко, как раньше, когда был жив супруг. Да и дочь дала слово: «Могила отца не останется без присмотра». Надо отметить, слово она сдержала, в Новосибирск с матерью и Владькой они ездили часто.
Зажили хорошо, весело, сытно. Однако, осторожная Тоня Графова не шиковала на показ, как делали это коллеги, разодетые в товары из «Березки» и разъезжающие на личных автомобилях. Ведя скромный образ жизни, она копила деньги на обмен квартиры в Москву. Дядины пятикомнатные хоромы все еще стояли перед глазами. И Тоне очень хотелось доказать родственникам свою состоятельность. Методично и упорно она шла к своей цели.
В начале 80-х Антонина переехала в столицу. Естественно не на улицу Горького, хотя утереть нос двоюродным сестрицам очень хотелось, да и средства теперь уже позволяли. Привычка к осторожности подсказала разумный выход: квартира почти в Центре, не больше «трешки», но в новостройке, будет самым удачным решением. Такая нашлась в кооперативном доме рядом с кинотеатром «Перекоп» на Каланчёвке. Окнами она выходила в тихий двор, шум от электричек сюда не доносился, до метро – рукой подать, инфраструктура – лучше не пожелаешь. «Как в старые, добрые времена на Горького, – радовалась Тоня, – причем, без СО2 с главной улицы столицы».
Первой на новоселье явилась Наталья и цепким взглядом пробежалась по полкам с цветным богемским стеклом, по рядам дорогих подписных изданий, громким цоканьем оценила полное собрание БВЛ (библиотеки всемирной литературы), босиком прошлась по таджикским коврам ручной работы, постояла перед искусными копиями полотен известных художников, повздыхала, а потом неожиданно выдала:
– Завидую я тебе, Тонька. Ты – молодчага! Сама всего добилась, а мы все за папочкину спину прячемся.
– Разве? А как же твой Иосиф? Он вроде важный пост в Министерстве по туризму занимает.
– А что Ёсик?! Что он может?! Папа – да! Он мог всё и даже больше! – горестно воскликнула сестра, а потом тихо добавила:
– Если бы не его дурацкая честность…
Антонина понимала, кривит душой Наталья, обвиняет отца, скрывая свою страсть (даже зависимость) к безумному коллекционированию предметов роскоши. Дядя Сёма вечно ругался со старшей дочерью по этому поводу. Тоня проигнорировала начатый щекотливый разговор, мягко переведя его на детей да здоровье родных и еле сдерживая радость – сестра завидует ей!
Наталья, позже и вторая сестра, Эля, вновь стали частыми гостьями у Антонины. И эту, неожиданно возобновленную дружбу, Тоня отлично понимала – родственницы почувствовали в ней, пусть не ровню себе, но человека своего круга. Причастность к «Березке» также имела значение, ведь услугами сестры Наталья и Эля пользовались слишком часто.
Восемнадцать лет, два месяца и три дня – конечно, не самый внушительный стаж, но именно столько, согласно записи в трудовой книжке, отработала в магазине Графова Антонина Ивановна. И уволилась в тот момент, когда ей предложили должность директора. Что-что, а о текучке кадров в «Березке» Антонине было известно не понаслышке. «Текли» в первую очередь как раз именно директора, одни по собственной воле, другие по воле судебных органов. От греха подальше, к более любимому делу поближе Антонина и ушла, обезглавив ранее созданный ею же альянс и, как ей казалось, обрубив все концы.
Часть шестая
С выпученными глазами Барсик влетел в комнату, запрыгнул на диван и забился под одеяло к Антонине Ивановне. Следом явилась Гуля и сладким голосом позвала кота:
– Кыс, кыс,кыс. Барсюша, выходи. Хватит прятаться, заюшка, – на старуху даже не взглянула, словно той и не было в комнате.
Видимо, человеческий голос вспугнул птицу – она стремительно выпорхнула из-за кресла, да так неожиданно, что Гуля потеряла равновесие и упала на старуху. Взвыл кот, которому, наверняка, хорошо досталось от падения – он выскочил, как ошпаренный, из-под двух тел и в упоении начал гоняться за голубем.
– Сууууука! – завизжала Гулизар, наткнувшись на колючий взгляд Антонины Ивановны. – Чтоб ты сдохла, ведьма проклятая. Свою жизнь переломала, сына своего угробила, мою пустила под откус. Сууууука!
Машка с дочкой стояли рядом и радостно кивали в такт воплям. Сообща они кое-как справились с голубем – самая младшая из троих, самая жестокая и бессердечная прибила его, прихлопнув тапком. К огорчению кота, которому игра определенно нравилась.
«Эта далеко пойдет, переплюнет всех и вся. Мать-то дура набитая, с восьмью классами образования, а Этой и образовываться не надо, отцовы уголовные гены, видать, крепкие, – иначе, как Этой, Машкину дочь старуха не называла, с самого первого дня, как уборщица привела ее в дом. – Если бы не случайное падение, не перелом шейки бедра...»
Год назад Антонина Ивановна поссорилась с соседкой. Крепко поссорилась – так, что всегда сдержанная Светлана Тихоновна вернула подарок, серьги с крупными изумрудами, несколько лет назад подаренные старухой. А, кроме того, принесла и разорвала на мелкие кусочки дарственную на квартиру. К тому ж, нагрубила, что было противоестественно самой природе соседки.
– Подавись своим богатством, – пожелала на прощанье Светлана, и только после ее ухода Антонина Ивановна поняла, что совершила самую глупую ошибку из всех, какие ей приходилось совершать.
Света, профессор экономики, преподаватель МГУ, проработавшая долгие годы в СЭВ, имела в доме репутацию честного и справедливого человека. Шефствуя над тремя соседками-пенсионерками по этажу, она тратила на них свою собственную пенсию, которую, конечно же, нельзя было даже соотносить с грошами, что платят простым российским гражданам. За заслуги перед Родиной и СЭВ она получала достойную награду.
И Антонину Светлана опекала по-соседски, никогда не забывала поздравить с праздниками, помогала с покупками продуктов и предметов первой необходимости, лекарств, захаживала на чаёк вприкуску с долгими, задушевными разговорами, освободила от походов в сберкассу для оплаты коммунальных платежей – в общем, создала рай для подшефных пенсионерок. С такой соседкой всему этажу жилось очень даже комфортно. Кому-то это может показаться странным, фантастическим, ведь бескорыстие в такой яркой форме, можно сказать, в чистом виде, сегодня встретить практически невозможно, но Света никогда ничего не требовала взамен.
Старуха называла соседку ангелом, и не ожидала, что у ангела имеется характер, ей не верилось, что ангел может запросто хлопнуть дверью и вычеркнуть ее из своей жизни. «Попсихует и успокоится», – рассудила утром Антонина, но уже через два дня поняла, как глубоко заблуждается. Светлана обиделась по-настоящему. Да и было за что обижаться – тут уж старуха душой не кривила. Но, не смотря на то, что ошибку поняла, исправлять не стремилась, мириться с соседкой мешала все та же гордость.
Неделю назад Антонина Ивановна выписалась из больницы, в которой провела почти месяц после операции по поводу перелома шейки бедра. У стариков подобные операции не проходят бесследно, как правило, полная дееспособность не наступает, вот и Антонине лечащий врач при выписке сообщил, что ходить она вряд ли сможет. А уж если (не дай Бог!) второе падение… Старуха перепугалась не на шутку. На призывы Светланы Тихоновны тренировать ноги и хоть помаленьку вставать, Антонина только ругалась в ответ. Она вообще с годами стала очень раздражительной и сварливой, а болезнь эти черты характера превратила в приоритетные. Соседка, пока старуха лежала в больнице, ухаживала за котом, ставшим причиной перелома (хозяйка споткнулась о него и неудачно упала), ежедневно навещала больную, варила ей куриные бульоны, лепила паровые котлетки, протирала овощи, приносила свежее белье, памперсы, пеленки, лекарства, убирала квартиру Антонины. По требованию старухи даже расписку – согласие на операцию, написала.
– Да кто я тебе? Ведь даже не родственница. Попросила бы своих сестер приехать да согласие дать. Или сама пиши расписку, – попыталась уйти от ответственности профессор.
– Нет у меня больше родственников. Умерли они все для меня. Ты моя единственная наследница. Или забыла?
– Тьфу на тебя, Антонина Ивановна, если ты думаешь, что я ухаживаю за тобой из-за квартиры, так забери дарственную, уже миллион раз говорила об этом. А сестрам все равно позвонить нужно. И выгонять их не стоит, когда приезжают навещать тебя.
– Врешь ты все, – раздражительно возразила старуха. – Ни один здравомыслящий человек не откажется от дополнительной жилплощади.
Если бы только подумать могла она, как была права и не права одновременно.
Часть седьмая
То ли наркоз во время операции так подействовал, то ли в организме старухи произошли серьезные возрастные изменения, но по возвращении из клиники, ее словно подменили. Первое, что она сделала – собрала почти все свои многочисленные драгоценности, в основном, наиболее дорогие, сложила в целлофановый пакет и запихала в ящик дивана, на котором спала, туда же сунула и коробку с деньгами. «Похоронные» – гласила надпись на таре из-под обуви, а внутри лежали туго перетянутые резинками доллары, евро, рубли и записка с подробным описанием процедуры похорон. Что, что, а процедура последних проводов была тщательно продумана: белье, одежда, обувь будущей покойной, аксессуары, количество любимых лилий, название мелодии при погребении, меню поминок, форма и материал надгробия, даже цвет последнего пристанища были прописаны твердым почерком Королевы сразу после выхода на пенсию.
И в больнице, и уже дома после выписки целыми днями Антонина Ивановна брюзжала, все новости по телевизору подвергались безжалостным комментариям, старухе всюду чудились враги, воры. Светлана Тихоновна, когда заходила проведать, только головой качала, но помалкивала. О том, что у соседки прогрессирует маниакальная зависимость, предупредил лечащий врач. Но всякому терпению наступает предел, наступил он и у невероятно терпеливой Светланы, когда Антонина Ивановна неожиданно заявила:
– Ты меня обокрала.
– ??? – Светлана в первый момент подумала, что соседка бредит.
– Я знаю точно, ты – воровка, – четко, ясно и вполне осмысленно добавила старуха. – Денег было больше. Не хватает пятидесяти пяти тысяч.
– А сорок тысяч операция? – чуть не задохнулась от возмущения Светлана Тихоновна. – А пеленки с подгузниками, лекарства, ходунки – ты хоть представляешь, сколько все это стоит? Я из твоей коробки, кроме операционных, взяла дополнительно всего пятнадцать тысяч. Между прочим, с твоего позволения – чтобы с врачами да нянечками рассчитаться, а все остальное куплено на мои личные средства. И заметь, я не требую возврата потраченных на тебя собственных денег.
Но Антонину переклинило, она слышала только себя и кричала:
– Воровка! Воровка! Воровка!
Как говорится, «за что боролись, на то и напоролись». Поговорку можно в равной степени адресовать обеим сторонам конфликта. Светлана доигралась в добрую фею, Антонина лишилась помощи и получила свои же в общем-то ненужные серьги и клочки договора дарения собственной квартиры.
Через несколько дней раздался звонок, в трубке Светлана Тихоновна услышала голос коменданта дома:
– Уж не знаю, что там у вас произошло, не мое это дело, но мне позвонила Графова, ваша соседка. Ревет горючими слезами. Говорит, что вы с ней больше не дружите и просит помощи в поиске приходящей сиделки-домработницы.
Злость на старуху еще не прошла, из-за ссоры у Светланы третьи сутки ныло сердце, однако она предприняла попытки и нашла «няньку».
Машка, приехавшая на заработки из Молдовы, работала уборщицей в местном жилуправлении, за ней было закреплено пять подъездов, в том числе, и тот, в котором жили Светлана и Антонина. Согласилась она с радостью, даже не спросив о сумме заработка. Профессор облегченно вздохнула: «Маша – женщина вроде опрятная, хоть и убирает подъезд из вон рук плохо. Но на безрыбье и рак – рыба», – мелькнула мысль и тут же забылась.
Ту же пословицу вспомнила и Антонина Ивановна, когда Машка впервые пришла к ней. Выбирать не приходилось, тетёха была принята на работу. Постепенно старуха привыкла к уборщице, стала чаще покрикывать на нее, «учить жизни», капризничать. От окриков, от нравоучений чистоты не прибавлялось, хозяйка из Машки была никудышная. А потом появилась Эта. Алчно бегали глазки, рыскали по стенам, по шкафам, руки тянулись все потрогать. Мать привела ее и оставила с хозяйкой, потому что в жилуправлении объявили субботник на весь день. А старуха, как назло, плохо себя чувствовала, с ней требовалось побыть хотя бы два-три часа.
В девчонке двадцати с небольшим лет, внешне напоминающей крысу, бурлила энергия, она ни секунды не могла усидеть на месте, вертелась волчком, а в маленьких глубоко посаженных глазах читался нездоровый интерес к чужому имуществу.
– Ой, а что это у вас тут? – Эта бесцеремонно выдвинула ящик комода и начала рыться в нем.
– Не трогай! – рявкнула Антонина Ивановна и в ту же секунду увидела вспышку ярости на лице девчонки. Сначала опешила, потом испугалась, а затем совершила дурацкий поступок, который повлек за собой цепную реакцию несчастий и бед.
– Знаешь, – старуха постаралась придать своему голосу твердость, властность, – открой вон тот шкафчик. Где-то посредине, ближе к задней стенке, нашарь рукой футляр. Да, да, он самый. Открой.
– Ух, ты! Красотища-то какая! Я таких цацек отродясь не видала, – Эта тут же побежала к зеркалу и стала примерять драгоценности.
– Возьми их себе. Мне уже не носить, и в могилу с собой они ни к чему. А ты молодая… – вторично обнажилась алчность в глазах Этой, а вот благодарности так и не последовало.
«Если бы не моя глупость… Света, Света, Света… – беззвучно шевелила губами, звала на помощь Антонина Ивановна, – если бы немножко сил… в стенку бы постучать палкой, может, Светка услышит… вчера ведь вроде ее голос был, когда скорая приезжала… наверно, Эта не пустила ко мне…»
Старуха попыталась заплакать, но слез не было, как их не было, когда с сыном случилась беда.
Часть восьмая
Со школьной скамьи Владька мечтал о профессии хирурга, бредил этим, читал специальную литературу, выписывал журналы по медицине. Тоня радовалась – не пошел по стопам отца. Вообще-то, Игорь пытался наладить с сыном контакт, Владиславу как раз исполнилось двенадцать лет. Как же ее удивили и порадовали слова подростка, когда папаша вместо приветствия сунул тому в руки подарок – игрушку, машинку, для детей двух-трех летнего возраста:
– Держи! Папка дарит!
– Вы, дяденька, что-то напутали. Нет у меня отца и быть не может – мой отец геройски погиб при исполнении служебного долга, – сказал, как отрезал Владька, кинул за порог игрушку и захлопнул перед визитером дверь.
Какой долг? Какое-такое геройство? Ну, учудил сынок! Ну, придумал! Молчун, «ботаник», и вдруг такие страсти. Характер показал, значит, ее чадо не такой уж маменькин сынок, как все вокруг считают. Тоня долго смеялась. Как она гордилась им! Настоящий мужчина растет!
Еще больше она гордилась, когда мечта сына осуществилась. Хвасталась всем подряд его успехами в учебе, делилась планами на будущее. И все знакомые удивлялись, непривычна была Антонина в излишней говорливости да хвастовстве, ведь сама она никогда не афишировала свою личную жизнь. Что-что, а «сор из избы» женщина никогда не выносила. Жалила саму себя, точно скорпион, хотя по знаку зодиака была «Девой».
В квартире на Каланчёвке прожили недолго, подвернулся выгодный обмен на равноценную площадь. Антонина, не медля, согласилась, и уже через две недели они поселились в доме сталинской постройки рядом с Ботаническим садом, вернее, с его филиалом – Аптекарским огородом. До сих пор она помнит тот райский уголок, окна квартиры выходили на сад, который благоухал свежестью с ранней весны и до поздней осени. Пожалуй, это было самое лучшее из мест, в которых семье Графовых довелось пожить, а переезжали они часто. Причины или поводы находились всегда самые неожиданные. То Владьку в школе обидят: самого безотцовщиной назовут или мать – торгашкой. То встретит Антонина в лифте кого-нибудь из своей прежней жизни и окажется, что человек тоже живет в доме. То соседи не понравятся. А пару раз обмены затевались просто так, по привычке. Однако миграция происходила преимущественно в пределах одного района.
Когда Антонина в очередной раз объявила о скором переезде, Владик впервые взбунтовался:
– Мама, ищи вариант размена на две квартиры – себе и нам с бабушкой. Мы больше колесить по Москве не намерены, отдай нам нашу часть площади, а свою меняй, сколько вздумается.
Спорить с взрослым сыном, к тому времени хирургом, мать не стала, решив, что у Владьки появилась девушка – не сегодня-завтра ведь может жениться. Так они оказались в разных домах, но на одной улице. Сын с бабушкой – в двухкомнатной кооперативной квартире, Антонина – в однокомнатной. Знакомый риэлтор устроил все самым лучшим образом. А спустя несколько лет Антонина совершила последний, окончательный обмен, максимально приблизившись к сыну – в соседний подъезд. Она неусыпно и болезненно-ревностно следила за своим мальчиком, кидалась, точно Матросов на пулеметную амбразуру, на всех девушек, появлявшихся в его жизни. Думала, что защищает любимое чадо, считая, что только она одна точно знает какая именно невеста подойдет Владьке. Пока была жива бабушка, сын выходки матери кое-как сносил, но после кончины любимой бабки, оставшись один в квартире, перестал порой пускать Антонину даже на порог.
– Я не один, – резко, холодно, недовольно буркал он в домофон и отключался.
К тому же у Владислава был еще один серьезный повод сердиться на мать. Он с детства ненавидел, когда она решала за него абсолютно все – от покупки носовых платков до выбора подарка однокласснику на день рождения. Самостоятельность не приветствовалась. Мать руководила его жизнью, стояла у руля, вертела им, как хотела. Он безропотно стерпел фиктивный брак, навязанный матушкой. Терпеливо сносил визиты фиктивной жены-дагестанки Гулизар, которую мать взяла под свое крылышко, работая заведующей секцией в универмаге, приблизила к себе, сделала фактически своей тенью. Но когда Гуля начала проявлять чрезмерную настойчивость, попыталась превратить фиктивный брак в законный, повзрослевший и поумневший Владька потребовал развода, и в категоричной форме попросил обеих женщин не совать более свой нос в его жизнь. Дальнейшее развитие событий еще больше укрепило его в правильности своего поведения в отношении матери и бывшей фиктивной супруги. Когда до Антонины дошли слухи о беременности девушки сына, о том, что он хочет на ней жениться, она поступила подло, можно сказать, предательски. На пару с Гулей девушку выследили, вычислили ее место жительства, познакомились с ее родителями, придумали легенду, нагородив про Владьку таких небылиц, что не только родители, но и сама невеста резко дали «задний ход», ничего не объяснив недоумевающему жениху. Правду же он узнал через несколько лет. Мать его сына в тот момент была уже замужем и к ребенку даже приближаться запретила.
О том, что где-то в Москве, возможно, совсем недалеко, родился, живет, растет ее внук, Антонина старалась не думать. Напоминала об этом обычно «добрая» Шомаева.
– Знаешь, Антониночка Ивановна, я вчера совершенно случайно встретила бывшую Владькину. Она с сыном гуляла. Пацаненок-то блондинчик, в отличие от нашего любимого чернявого мальчика. Ничего общего с Владиславом. И никакой анализ тут не нужен. Так что будь спокойна, ты – не бабушка.
Часть девятая
Угождать Королеве было радостно и приятно только первые пару лет. Гулизар Надировна абсолютной дурой никогда не слыла, а дурость-раболепие – это ведь временное явление, излечивается, как болезнь. Вовремя начать курс лечения – и ты снова свободна, не зависимый ни от кого и ни от чего человек. Позже можно и поиграть в зависимость, если того требуют обстоятельства. А они как раз требовали. Роль верного пажа при Графовой открывала широкие московские просторы, тяжелые чиновничьи двери и позволяла получать море удовольствий, ради которых Гуля любые выходки подруги воспринимала с улыбкой и была всегда готова совершить необдуманный, но в действительности тщательно спланированный поступок.
Фактически сближение женщин началось с вранья, с фиктивного брака Шомаевой и Владислава, сына Графовой, так дальше и текла река лжи. Местами течение усиливалось, встречались водовороты, многоступенчатые, казалось бы, непроходимые пороги, попадались подводные камни, мели, и только в нижнем своем течении река утихомирились, раздвоилась и потекла по двум новым руслам. Но это случилось много, много позже.
О том, что Антонина Ивановна, торгует драгоценностями, Гуля догадалась не сразу. Естественно, речь не об официальной торговле в универмаге, где обе трудились. За два десятилетия, прошедшие с тех пор, как Антонина впервые столкнулась с магнетизмом камней, в стране много чего изменилось. Под стеклом на прилавках магазинов в закатную социалистическую эпоху даже обручальные кольца отыскивались с трудом. Если кто помнит, бытовало такое понятие, «выбросить товар». То есть пустить товар в продажу. Только слух пройдет про очередное «выбрасывание» (неважно чего), и сразу километровые очереди, списки, дежурства, переклички каждые два часа. А вот под прилавком чего только не увидишь! Тридцать процентов продавцы с одобрения руководства выкладывали «наверх» – для широких потребительских масс, остальные семьдесят уходили «вниз» – своим, приближенным своих, друзьям и родственникам своих приближенных или тем, кто хотел и имел возможность «сорить» деньгами. Дефицитом торговали втридорога.
Антонина грамотно поставила свой бизнес–сбыт, сама встала у руля, в дело вовлекла бывших партнёров с Астраханского переулка. Потом и Гулю подключила к «левым» заработкам. Королевская вотчина процветала, нелегальная торговля приносила неплохой доход всем ее членам – и самой Королеве, и ее подданным. Надо сказать, подданные не брезговали и другими дополнительными заработками. Королева – тоже. Ходить по краю пропасти – ни с чем не сравнимое наслаждение. Давно канули в небыль времена, когда ей приходилось прятаться, притворяться скромницей, она полюбила шик, размах, уже не стеснялась жить на широкую ногу, а изречение «риск – благородное дело» Графова переиначила: «риск – доходное дело, тот не живет богато, кто не рискует» – любила повторять она к месту и не к месту.
Почему-то всегда со смехом Гулизар вспоминала одну из «операций». На краю пропасти никто из их команды, конечно, не стоял, но риск упасть, поскользнуться все же имелся. Графова, как ненормальная, скупала инвалютные чеки, гоняя Гулю по клиентам, в сумке у девушки иногда лежали такие огромные суммы денег, что она опасалась за свою жизнь. Но грела мысль об очень хорошей выгоде, и ноги сами несли через всю Москву на другой конец города. С началом перестройки наступил конец сети магазинов «Березка». Товар распродавался по бросовым ценам. Очереди у «Березки» стояли многокилометровые, обладатели инвалюты скупали все подряд. Странным было бы, если б Антонина не воспользовалась старыми связями. Вся компания, включая Графову, три недели провела в бесконечных разъездах. Антонина специально для этого оформила и себе, и Шомаевой отпуск по месту работы, в ЦУМе. Товар, приобретаемый в «Березке», вывозился в другие города, в соседние области, выставлялся на продажу в комиссионных магазинах, сумма навара чаще зашкаливала за пятисот процентов. Игра стоила того. И они отыграли все партии, до последней. В тот момент Гуля еще боготворила свою Королеву. Возненавидела она ее чуть позже.
И на старуху бывает проруха – Графову арестовали, но об этом позже. Отбыв скромный тюремный срок, в свободный мир она вернулась озлобленной, желчной, замкнутой, одержимой местью. Такой Гуля ее не видела никогда, и долго не могла взять в толк – кому, за что нужно мстить. Антонина отмалчивалась. Позже выяснилось, да и то случайно – родственники, в них причина. Однако дальнейшего разъяснения не последовало. Бывшая Королева, пенсионерка и экс-зэк, работу искать не стремилась, проще было, как прежде, командовать подружкой, как прежде, требовались услуги «рыбки на посылках». Еще бы. Антонине пришлось начинать практически с нуля. Достаточные средства для безбедного существования у Антонины Ивановны, конечно же, имелись, что-то перед арестом она припрятала у сына, что-то в тайниках своего дома, что-то на даче, но жадность к жизни, к ее благам остались прежними, и на них требовались немалые деньги.
Графова владела тремя квартирами почти в центре Москвы, в одной из которых жила она, во второй – сын, третья, оформленная на Владислава, стояла закрытая, но настоящий хозяин о ней не знал. Шомаева долго упрашивала подругу продать именно эту квартиру ей, причем, без скидок. Она к тому времени тоже скопила приличный капитал. Но Антонина не уступила. Возможно, именно тогда, получив отказ, Гуля дала волю противоречивым чувствам, а там и ненависть вызрела, и затаилась злоба. И в первую очередь, на себя. За то, что доброй была, помогла Графовой, от чистого сердца помогла, когда той понадобился дорогой адвокат. За то, что послушной была, в рот смотрела подруге, а стоило ли? Особенно в истории с Сережей.
За время долгого отсутствия партнерши по криминальному бизнесу у Шомаевой появился любимый мужчина.
– Фу! Как низко ты пала! – возмущалась Графова, узнав о Сергее, грузчике из ЦУМа. – Любовь! Любовь! Нет никакой любви и быть не может. Грузчик этот не тебя любит, а денежки твои. Подарки ему дорогие даришь? Даришь, ты ж у нас добрая, отзывчивая, просто сказочная фея.
– Имею право, это моя жизнь.
– Нет, милочка. Не только твоя. Мне-то все равно, но подумай, что кровная мамочка скажет, родня как отнесется. Если мне память не изменяет, у дагестанцев смешанные браки не приветствуются?
Как-то утром Гуля почувствовала приступ тошноты и обрадовалась, как школьница – в том, что это беременность, сомнений не было. Сережа лучился счастьем, они сходили в ЗАГС и подали документы на регистрацию брака. Теперь Гулизар думала только о предстоящем материнстве. В свою тайну она не посвящала никого, боялась сглаза. Звонок из Махачкалы спутал все планы:
– Доченька, – плакала мать, – не позорь меня, я все знаю, мне Антонина Ивановна сообщила. На коленях умоляю тебя. Пока не поздно, отмени свадьбу. Умоляю, умоляю…
И началось. Звонки по несколько раз в день – домой, на работу. Женщина осунулась, спать практически перестала, Сергей ругался, проклинал законы Шомаевского клана, рвался в Дагестан на разборки. А Гулизар проклинала подругу-иуду. О будущем ребенке в разговорах с матерью она не сказала ни слова, еще одна новость могла убить и без того страдающую родительницу. Каждодневные телефонные истерики матери, издёвки Графовой, ушедший от горя в запой Сережа заставили Гулю призадуматься – вдруг окружающие правы, а она одна дурочка? Однажды, надышавшись перегаром от храпевшей рядом любви, проведя полночи в ванной и устав от рвоты, Гулизар смалодушничала. И сдрейфила женщина скорее не из боязни быть отвергнутой родственниками или потери любимого. Она не страшилась одиночества вообще, как понятия. К нему она привыкла. Очень уж не нравилось словосочетание – мать-одиночка – позорное, унизительное, как клеймо. И любимый с постоянными загулами перестал внушать доверие. Ни с кем не советуясь, Гуля сделала аборт, после которого уже никогда не смогла иметь детей. Вину за поставленный крест на своей семейной жизни Шомаева мысленно переложила на подругу и стала ждать удобного случая для восстановления справедливости. С терпением у Гули было как раз все в порядке, даже через край.
Часть десятая
«Если бы можно было знать, когда и где… да я бы всю квартиру вместо паркета соломкой застелила…» – старуха силилась воскресить картину месячной давности, когда к ней по делу явилась председатель кооператива. Изредка она баловала вниманием, но исключительно в общественных интересах. А в тот день принесла какие-то бюллетени для заочного голосования. Она торопливо рассказывала суть вопросов, которые требовали коллективного решения, ёрзала на стуле, пока Антонина Ивановна внимательно читала проект протокола собрания, и незаметно морщила нос – зоркий глаз пенсионерки усмотрел всё.
– Чего нос-то воротишь? Старостью пахнет? Не нравится? Ничего, ничего, вот сама станешь дряхлой бабкой, вспомнишь мои слова, – съязвила старуха, на что Дарья Демидовна невозмутимо ответила:
– У тебя, Антонина Ивановна, не старостью пахнет, а кошачьей мочей и непролазной грязью. А мы-то с комендантом головы сломали, гадая, про какую вонь из воздуховодов пишут жильцы. Про твою и пишут. Жалоб уже целых четыре штуки. Как жара началась, так и посыпались писульки.
– Так уж прямо и пахнет? – расстроилась хозяйка квартиры. – Я ничего не чувствую.
– Конечно, ты привыкла, а я уже задыхаюсь. Между прочим, у меня дома два кота, а никаких запахов нет. Ты своего Барсика избаловала, не наказываешь, он и метит все подряд. В твоей квартире больше трех минут находиться вредно, отравиться можно. Хуже угарного газа, ей Богу. Так что ставь скорее галочки в нужных местах и расписывайся в конце листа. А то у меня рвота начнется.
– Так сама говоришь – жара, она в этом году невыносимая, вот и… Ну, посиди еще немного, порадуй старуху, поболтай со мной, чайку попей или кофейку.
Антонине, скучавшей по прежним долгим разговорам с соседкой-профессором, очень хотелось задержать Дарью подольше, расспросить о чем угодно, послушать дворовые новости да сплетни, но председатель была явно не в настроении.
– К тебе, вроде, Машка ходит помогать по хозяйству? – спросила неожиданно Дарья, и, получив утвердительный ответ, продолжила задавать вопросы:
– А почему ты не заставишь ее сделать генеральную уборку? Ты хоть видишь, на каком белье спишь? Оно уже серое. Давай помогу, поменяем его. Хочешь? – старуха отрицательно покачала головой. – Обои «соплями» висят, кот подрал? Вот засранец! – Она подошла к окну и пощупала шторы. – Ужас! Когда последний раз стирала? С них пыль сыпется. Смотри, а у потолка по углам паутина. Жуть! А у плинтусов! Ё-моё! И это называется уборкой? За что ты только деньги ей платишь?
Антонина Ивановна сидела на диване и улыбалась, она так давно не видела никого из старых знакомых, что только теперь поняла, как соскучилась по миру. Машка с дочкой – не в счет, с ними разговаривать неинтересно. Родственниц своих старуха не жалует, давняя обида, как засела в сердце, так и торчит там до сих пор. Когда те приезжают навестить, дальше кухни она их не пускает: – Притащились! – так обычно встречает родню.
Председательша между тем сходила на кухню, заглянула в ванную, в туалет:
– А как Машка вообще убирается, чем моет? Нигде нет чистящих средств, а в ванной даже шампунь отсутствует. Антонина Ивановна, в чем дело? Ты же не бедный человек, вторую квартиру сдаешь, деньги ведь немалые. Знаю, у тебя еще третья жилплощадь имеется, сведения на нее приходили. Переехала бы в одну из квартир, здесь ремонт следует сделать. А самый шикарный вариант – на время ремонта на дачу бы перебраться. Хотя… как ты там одна… Лучше купить путевку в санаторий, месяца на три-четыре – и подлечишься, и подышишь воздухом, окрепнешь, а там и на ноги встанешь.
– Да даю я Машке денег на порошки, а уж как она ими пользуется – не знаю, проверить не могу. Про ремонт подумаю. Ты мне лучше вот что… помоги квартиру (третью) сдать.
– Антонина Ивановна! – возмутилась Дарья Демидовна. – Я тебе не бюро по недвижимости. Совесть имей. И так я к тебе с доставкой на дом прихожу то с квитанциями, то с подписями, будь они не ладны.
– Да я и не прошу квартирантов искать. Ты мне в Интернете посмотри примерную стоимость аренды, я ж от жизни отстала, ничего не знаю. А найдешь – позвони.
– Ладно, поищу. Ты бумаги подписывай, мне, и правда, невмоготу у тебя находиться, глаза слезятся от кошачьих миазмов. И провоняла, наверняка, вся насквозь. А с уборщицей твоей я поговорю сама. Обнаглела Машка окончательно. Гнать ее надо: и из твоей квартиры, и из нашего дома вообще.
Как не уговаривала старуха, Дарья Демидовна наотрез отказалась и от чая, и от беседы, но дала слово, что заглянет в конце месяца, принесет квитанции для оплаты коммунальних платежей.
«Зачем я рассказала про визит Дарьи? Зачем приврала, что правление надо мной решило взять шефство? Похвастаться захотелось? Совсем из ума выжила. Дура дурой. Эта, крысёныш, сразу кинулась звонить Гульке. Ведь слышала я их разговор, да не придала значения. Гулька зачастила в гости, с чего бы? Еще врача нового привела. Что-то лицо знакомое, где я его могла раньше видеть?..»
Часть одиннадцатая
Графова восстановила в памяти все события последнего месяца, картинка сложилась, и центральным пазлом оказался прыщавый молодой человек. Почему-то именно он, вернее его лицо, вспоминалось труднее всего. А когда вспомнилось, память тут же вывалила и все остальное, связанное с приходом в дом непрошенного гостя. Именно после его, так называемой, консультации начались временные провалы в памяти, потом отнялась речь, затем руки, ноги, стала появляться рвущая на части головная боль. «Лекарства я принимаю старые, которые сто лет назад выписала участковый врач. Он ничего не колол, это точно. Или колол? Но не шприцем. А чем? Руку точно обожгло. Я тогда еще засыпать начала, удивилась этому, помню. А почему спать захотелось? Молоко. Гулька спросила доктора, чем лечить кашель, врач велел молока согреть. Кислое оно было, противное на вкус, мне не понравилось. Так Машка чуть ли не силой заставила выпить. Приговаривала: «Все для вашей пользы». Для пользы, для пользы, для чьей?..»
Старуха разволновалась, участился пульс, в сердце загрохотали барабаны, невидимые «лучники» натянули стрелы и синхронно пустили их внутри головы. «Сссссссссссссссссс…» – боль набирала обороты, достигла кульминации и взорвалась оглушающей тишиной. В тумане очередного провала памяти возник силуэт мужчины в темно-коричневом костюме. Незнакомец что-то писал, сидя в кресле. К нему подошла женщина, очень похожая на Гульку. Что-то в ухо зашипела. Шипение… Конечно, Гулька, больше некому. И еще Антонина Ивановна чувствовала влажное тепло чьей-то руки на своей правой руке, на тыльной стороне. Эта стояла рядом. Значит, ее рука… Туман сгущался, различить действия мужчины, Гулизар и крысёныша становилось все труднее и труднее, долетел обрывок фразы, сказанный тихим мужским голосом: «…вот и хорошо, вот и замечательно, и… последний завиточек…»
Навстречу Графовой в облаке из еле видной дымки шел ее собственный сын, живой и здоровый. Владислав удивленно вскинул брови:
– Мама? Заждался я тебя. Хочу попросить прощения.
– Разве есть за что? Скорее, мне нужно вымаливать твое прощение. А если ты о том, что я ругалась, когда за тобой ухаживала, так забудь. Устала я тогда сильно. Ты заболел, после операции вставать уж больше не мог, ничего не мог самостоятельно делать. А у меня силы кончились в тот момент, старость и вправду – не радость. Но все равно сволочью последней оказалась – и для себя, и для тебя, денег на сиделку пожалела. Не так все должно было сложиться, не должен был ты умереть, не хоронят матери детей, противоестественно это и страшно. Я его, страху, натерпелась, пока ты лежал два года, наелась его досыта. Особенно, когда ты кричал на меня от болей, требовал эвтаназию сделать. Как же можно, Владюшка? Убить свое дитя? Ни одна мать на такое не способна. Я и не смогла, крепилась до самой твоей кончины. Ты прости меня, сынок, грешна я перед тобой, перед Богом грешна. Скажи, как искупить вину – все сделаю.
Антонина Ивановна с обожанием смотрела на сына, радовалась ему, помолодевшему, красивому. Владя на секунду задумался.
– Я виноват не меньше тебя. Но исправить уже ничего не могу. А ты можешь. У тебя есть внук, родной и единственный. Не обижай его. Попроси у него прощения сама, и от моего имени попроси. Сделай это, пока еще есть время. Ты должна успеть.
Дымка сгустилась, сын пропал из виду, старуха открыла глаза и увидела, что все еще находится дома. «Так это был сон... давно мне Владька не снился. Нужно выполнить его последнюю волю. Сейчас, сейчас… Где-то телефон записан. Ой, я ведь даже не знаю, как внука зовут… Интересно, она мне его приведет? И завещание срочно переписать. Да, обязательно. Владькину квартиру – на внука. Мою – на племян… Нет, к лешему родственников. Все имущество внуку отписать. Единственному. Родному. Больше некому. Надо успеть, надо успеть, надо успеть…»
– Машка! Гулька! – крикнула Графова, и не услышала собственного голоса. Она пыталась издавать звуки снова и снова, но на свободу рвалось тупое мычание. И тогда старуха что есть мочи стала колотить тростью по тумбочке, круша стоящую на ней посуду, лекарства.
– Ну, хватит, хватит, успокойся, – запричитала Гуля. – Что случилось? Что ты, как рыба, ртом воздух хватаешь? Не можешь говорить? Маша, прибери тут и принеси ручку с бумагой, Тоня что-то сказать хочет.
Кое-как старуху устроили на диване в полувертикальном положении, положили перед ней бумагу, в руку сунули ручку. Рука на слушалась, выводила чудные каракули, постепенно каракули стали напоминать буквы и, приспособившись, старуха наконец-то написала: «завещание, внук, надо срочно». Она не замечала, как побелела Гулизар, как удивленно раскрылись Машкины глаза, пыхтя, продолжала водить ручкой по бумаге – «цацки раздели… себе… Свете – соседке… Машке не вздумай…».
– Тонюшка, ты запамятовала? Вчера был нотариус, ты сама попросила пригласить. – Графова притихла, внимательно слушая подругу. ¬ – Как велела, так и сделали – все на внучка твоего переписали. Не переживай. Лекарство прими и – спать. Спать, спать, спать.
Старуха облегченно вздохнула, послушно проглотила таблетки и стала погружаться в сон: «Вчера... Вот и хорошо, волю Владюшкину выполнила... На внука… На внука?.. Не помню… Я же не знаю его имени… Как же тогда?... Гуля, наверно… Она – молодец, она сделала… Для меня… подруга… Гуля…»
Часть двенадцатая
Как же Ольга не любила материны причуды. При каждом удобном случае старалась увильнуть от поручений, навязываемых доброй мамочкой. Больше всего ей не нравились поездки по родственникам и, в первую очередь, к тетке Тоне.
– Тетка совсем из ума выжила, – жаловалась Ольга подруге. – Особенно в последнее время, когда стала почти лежачей. Был у нее какой-то перелом, и не то срослось что-то неправильно, не то бабка решила симулировать, но она не встает со своего продавленного дивана. Сидит целыми днями на нем, лохматая, неприбранная, в дырявой ночнушке, пультом от телевизора щелкает, газеты читает. Теперь уже с трудом верится, что тетя Тоня когда-то слыла красоткой, но я хорошо помню. Как она одевалась! А как ходила! А как жила! Королева! Но сейчас точно бомж последний. Властные царские замашки лишь и остались. Ведь нашу семью она не любит, из всех только со мной может общаться, но недолго, минут десять, не больше. Приедешь, а тетка орет из комнаты: «Ну-ка быстро говори, кого там леший принес!» Дверь ее днем открыта, Маша, уборщица только на ночь запирает, от общего холла ключ соседка дала – хорошая женщина, добрая, раньше всегда с теткой Тоней помогала, а потом меж ними кошка пробежала, и появилась Маша. Неприятная личность, глазками своими поросячьими стреляет из стороны в сторону, никогда не смотрит в глаза собеседнику, алкоголем иногда от нее попахивает. С консьержкой в теткином подъезде разговорилась, так такого узнала про Машу, что до сих пор не верится. Особенно про ее любвеобильность, про неразборчивость в связях. Ну, разве может здоровый человек крутить роман с грязным бомжом? А про Машу говорят – крутит, да еще и не с одним, и, не отходя от рабочего места, от мусорокамеры. Бррр! Как представлю – мурашки по коже.
Сегодня матушка снова командировала Ольгу к тетке Антонине:
– Вторую неделю не могу до нее дозвониться, так что съезди, проведай. Скоро годовщина смерти Владислава, может, Антонина согласится съездить на кладбище, Иосиф обещал машину с водителем.
Ольга стояла перед дверью тети и уже минут пятнадцать безрезультатно жала на звонок. Дверь оказалась запертой, а соседей никого не было дома. Она собралась было уходить, но услышала шум остановившегося лифта. В дверях показалась Светлана Тихоновна:
– Олечка, добрый вечер. Что-то давненько я вас не видела.
– Добрый и вам. А мы стали реже бывать из-за в конец испортившегося характера тети. Вбила себе в голову, что мы к ней ездим из-за наследства и ничем переубедить уже невозможно.
– Знакомо, ¬– рассмеялась соседка. – Вы же слышали про завещание, в котором Антонина отписала свою квартиру мне, и которое я потом порвала.
– Ой, да не берите в голову. Тетя свои завещания как перчатки меняет. Только на мое имя она писала их раз пять или шесть. Вы, кстати, не в курсе, дома ли тетя, а то я звоню, звоню?.. И к телефону почти две недели не подходит.
– Вы проходите ко мне, чайком побалуемся, я вкусные конфеты купила. Заодно и поговорим, – предложила Светлана Тихоновна.
Ольгу не нужно было приглашать дважды, в обед перекусить не удалось, желудок подавал позывные громким урчанием.
– Сдается мне, что ваша тетя в больнице. Примерно неделю назад я услышала разговоры в коридоре, вышла, а там бригада скорой помощи. Они как раз в квартиру к Антонине заходили. Я минут двадцать маялась, что-то на сердце скверно стало, заныло оно, я выпила таблетки, несколько раз выглянула, прислушивалась, а потом не выдержала и пошла к вашей тете. Дверь ведь обычно открыта. Она и была не заперта. Но стоило мне войти, из комнаты выбежала Леночка, Машина дочь и, можно сказать, вытеснила меня грудью. А на мои расспросы твердила одну фразу: «Все в порядке, идите, идите…» За ее спиной я успела заметить Машу. Знаете, они обе были раскрасневшиеся, какие-то взъерошенные. Думаю, следует позвонить Маше и подробно расспросить о состоянии здоровья Антонины Ивановны. У вас ее телефон имеется?
– Да, конечно. ¬Сейчас чай допью и позвоню. А вы не могли бы мне пока рассказать о ссоре между вами и тетей Тоней? Простите, любопытно ведь, чем вы ей так насолили. Зная вас, как-то не верится…
– Не стоит продолжать, – остановила Светлана Тихоновна. – Охотно расскажу, и, если возможно, в обмен на информацию с вашей стороны.
– ??
– Я давно хочу разобраться в причинах ненависти Антонины к вашей семье. Кто знает, вдруг это поможет нормализовать отношения. Не только ваши, но и мои с ней. Понимаю, просьба бестактна, отдает бабскими сплетнями, потому настаивать не смею.
Ольга согласилась на бартер, и пока Светлана коротко излагала историю годовой давности, пила чай, изредка вставляя удивленные реплики.
– Вы не поверите! – воскликнула Ольга, когда профессор закончила свой рассказ. ¬– Мы тоже в глазах тети Тони всегда были ворами, жуликами и пройдохами. Только к деду Семену тетя относилась хорошо, и еще почему-то меня более-менее нормально воспринимает. А история охлаждения отношений между тетей Тоней и всеми остальными родственниками давняя. То ли перед Павловской реформой все началось, то ли как раз после нее, но точно, что до августовского путча 1991-го, хотя ведь и реформа была в том же году. В принципе дата не имеет значения. Тетю Тоню арестовали за спекуляцию и валютные махинации. За несколько лет до этого она ушла на пенсию, но своими темными делами заниматься продолжала. Родители мои предполагали нечто в таком роде, но тетя в подробности своей жизни никогда никого не посвящала. То есть у нас, кроме догадок, никакой информации не было. А она, кстати, арест предвидела. Накануне неожиданно приехала с мешком, набитым деньгами, драгоценностями и попросила временно взять его на хранение. Мама не смогла отказать в просьбе и очень переживала – ведь неизвестно, откуда такое богатство у сестры, вдруг ворованное, а тетя Тоня и в тот день ничего объяснять не стала. Когда ее посадили, нашу квартиру ограбили. Как назло. Добра пропало много, но и тетин мешок тоже. А тут она звонит из следственного изолятора. Мама с папой, конечно же, пошли на свидание. Тетя Тоня попросила их найти хорошего адвоката, намекала на то, что деньги нужно взять из того злополучного мешка. А в тюремных стенах всего не объяснишь толком, хотя мама пыталась. В опасные игры втягивала тетка. Тот адвокат, которого выделило государство бесплатно, не был заинтересован в смягчении наказания, тетке «светил» очень большой срок, а денег на платного защитника у нас не было. Кража сильно подкосила семью, свободные средства в тот момент были вложены в начатое папой собственное дело. В итоге, помочь тетке мы не смогли, как ни старались. Видит Бог – это чистая правда. Помогла ее давняя и единственная приятельница – Шомаева. Это она нашла деньги на адвоката. Благодаря ему, может, еще и пенсионному возрасту, тетя Тоня получила очень маленький срок, сидела она всего год. А когда вышла на свободу, и пошло-поехало, скандалы, обвинения черт знает в чем. Она не поверила в кражу, в то, что ее мешок пропал вместе с нашими вещами. Помню как она орала на маму, впервые тогда услышала из ее уст мат. Вот, с тех пор и… Мы ведь лет пятнадцать или больше не общались. А потом она позвонила. Когда умер мой двоюродный брат.
Часть тринадцатая
Женщина взгрустнули. Тема смерти всегда вызывает грусть. А Владислава обе помнили хорошо. Поговорили о нем, о его неудавшейся жизни, о раннем уходе из жизни, о его ребенке, которого бабка отказалась признать. Даже выработали некий план по восстановлению добрососедских и доброродственных отношений. И только после этого Ольга набрала номер уборщицы.
Светлана Тихоновна чуть не выронила чашку из рук, когда Оля вскрикнула сиплым голосом:
– Что?!.. Когда?.. А почему вы нам не позвонили?.. Кто, кто? Племянница. Как это… – связь оборвалась, Ольга сидела, в недоумении уставившись на телефонную трубку. – Она сказала, что тетя Тоня умерла.
– Так, девочка. В первую очередь успокойтесь. Водички выпейте и подробно расскажите о вашей беседе. Что еще сообщила Маша?
– Умерла… Позавчера… вроде, я не расслышала толком. Спросила кто я такая... Еще про то, что у тети Тони нет никаких родственников. Всё. Она не дослушала и бросила трубку. Но ведь мы знакомы, она меня много раз встречала у тети… Что же делать-то?.. Тетю Тоню ведь нужно похоронить… Ой… похоронить… – Ольга уткнулась в ладони и разревелась.
Светлана Тихоновна взяла инициативу в свои руки, стала названивать уборщице – из трубки доносилось «абонент недоступен» – Маша, по всей видимости, отключила телефон. Потом Светлана догадалась позвонить квартирантам из второй Антонининой квартиры – вдруг тем что-то известно. Но Наташа с мужем изумились новости не менее и, конечно, расстроились, ведь придется съезжать, искать новую жилплощадь. Ольга сообщила печальное известие материи и родной тетке Эле и уже все вместе стали думать, что и как делать.
В первую очередь обратились в милицию. Бюрократическая машина доблестных внутренних органов без осечки выдала: утром доказательства родства – вечером запрашиваемые сведения, собирать которые предстояло не только в столице, но и в Новосибирске. Телефон Маши по-прежнему долдонил о недоступности абонента. Подруга Графовой – Шомаева, тоже не брала трубку. А вечером следующего дня к Светлане Тихоновне прибежала взволнованная квартирантка Наташа.
– Извините, что я именно к вам пришла, но у меня нет связи с родственниками Антонины Ивановны. А дело не терпит отлагательства. И хоть у нас с покойной были чисто деловые отношения, я, в первую очередь, человек разумный, и то, что расскажу вам сейчас, меня не просто потрясло – ошарашило. Думаю, и вас потрясет.
Оказалось, что Наташе полчаса назад позвонила Маша, сообщила о смерти Графовой и разрешила проживать в квартире и дальше.
– Причем, царский жест был сделан уборщицей, вы не поверите – на правах наследницы. Но самое главное и печальное – Антонину Ивановну уже похоронили. Сегодня.
– Как сегодня? – опешила Светлана. – Этого не может быть. Мне Оля звонила, они еще не утрясли формальности с милицией.
– Так хоронили и не родственники вовсе, а Маша с дочкой и еще какая-то женщина с труднопроизносимым именем и отчеством, я не разобрала. – Наташа увидела, как вытянулось лицо, округлились глаза у собеседницы, и поспешно закончила. – Маша завтра зайдет к нам и покажет моему мужу завещание, он на всякий случай попросил.
Утро принесло очередной сюрприз. Звонок в квартире профессора не умолкал, кто-то настойчиво жал на кнопку. Накануне она поздно легла спать: экстренно вызванный мастер долго возился с замком общей двери в холле (соседи единогласно решили поменять «личинку»), долгие разговоры с Ольгой, с ее матерью вымотали Светлану окончательно.
«Началось…» – подумала она и оказалась права. Через окно входной двери взору предстала троица: двух женщин Светлана Тихоновна узнала сразу – уборщица и подруга покойной соседки стояли поодаль, а дверной звонок терзала худая, нервная незнакомка средних лет.
– Вам кого? – не открывая двери, вопросила Светлана.
– Дверь откройте! – вместо приветствия выкрикнула незнакомая тетка визгливым голосом.
– Простите, а на каком основании? Вы, собственно, кто?
– Представитель управляющей компании я. И пришла вселять законных наследников в соседнюю квартиру, а вы поменяли замок в общей двери, так что впускайте нас. Предупреждаю, не откроете, будем ломать дверь. – Она воинственно насупилась.
– А! Я поняла, вы – наш техник-смотритель. Но с каких это пор, позвольте узнать, управляющим компаниям предоставили полномочия судебных приставов? До сегодняшнего дня изменений по институту приставов вроде не было. Или я не владею информацией?
Своими познаниями в юриспруденции Светлана смутила посетительниц, они ретировались к окну и стали совещаться. А она тем временем вызвала милицию. На шум очень кстати вышли две соседки-пенсионерки, готовые держать оборону.
Как ни странно, троица дождалась приезда правоохранительных органов, были предъявлены документы, в том числе, и завещание. Старший по наряду внимательно выслушал обе стороны и вынес вердикт:
– Насколько мне известно, дом этот кооперативный, на самоуправлении, так что ваши слова, – он обратился к технику-смотрителю, – я расцениваю, как ложь и попытку незаконного проникновения на территорию чужой собственности. С этим мы разберемся дополнительно. Кто-нибудь пусть вызовет коменданта дома и сантехника. Мы зайдем в квартиру, вызволим кота, который орет под дверью, перекроем воду, выключим свет и опечатаем ее ровно на шесть месяцев. Вот так, дорогие наследницы и госпожа нарушитель спокойствия граждан.
Пока ждали коменданта и водопроводчика, милиционер попросил Светлану Тихоновну о любезности, так как увидел в приоткрытую дверь ее квартиры ксерокс:
– Если не затруднит, снимите для акта копию с завещания?
Предусмотрительная Светлана с молчаливого согласия старшего лейтенанта сделала дополнительные копии для себя.
– От всей этой вашей соседской истории за версту смердит криминалом, – шепнул ей на ухо, прощаясь, милиционер. И как только за ним закрылась дверь, Светлана с комендантом уткнулись в добытые документы:
«…все имущество Графовой Антонины Ивановны, определенное на момент ее смерти, движимое и недвижимое, за исключением квартиры, находящейся по адресу…. завещаю Шомаевой Гулизар Надировне… Квартиру по адресу… завещаю гражданке Молдовы Крайну Марии…»
– Эх, если бы я в тот день, когда приезжала скорая, прорвалась к Антонине…
– Теперь-то что об этом сожалеть? Был человек, и нет человека. А вы пощадите, свои нервы, Светлана Тихоновна, знаю я вас, начнете теперь себя винить во всем... – комендант горестно вздохнула и засобиралась.
– В том-то и дело: был человек, и вдруг не стало. И все тайком. Теперь картина ясна. А я всю прошлую неделю недоумевала: если Антонина в больнице, почему Маша, ее дочь и Гуля снуют туда-сюда, и все с сумками, с пакетами. Три дня назад видела, уборщица пылесос тащила. Обчистили квартиру. Но даже это не главное, черт с ними, с вещами. Ведь до сих пор неизвестно как именно похоронена моя соседка. У нее пунктик имелся, похороны свои как по нотам расписала, заблаговременно, много лет назад. Показывала мне. Больше всего она боялась быть сожженной или похороненной не по русским обычаям. Как-то не верится, что Маша с Гулей соблюли традиции, куда проще сжечь тело, а урну с прахом на полку поставить. Хотя… могли и в могилу Владислава подхоронить. Было ли отпевание? Неизвестно. А поминки? Это ж святое! Варвары какие-то. Монстры. Не дать родственникам проводить в последний путь человека. Что же творится на свете? Куда мы катимся? Эх, если бы я знала, если бы…
P.S.: Данная история подошла к концу, во всяком случае, для моей героини – Антонины Ивановны. Что там дальше?.. Как развивались бы события? Кто знает… Наследники, мнимые и настоящие, правда и ложь. Очень жаль, что жизненный путь моей героини закончился столь печально. Каким бы он не был.
Раньше я изредка баловалась картами – пасьянс разложить на сбыточность желаний, подружке погадать на будущее. После написания выдуманной мною жизни Антонины Ивановны прикасаться к картам больше нет никакого желания. Страшно заглянуть в свое или чужое будущее, в настоящем – куда комфортнее.
Последние комментарии
-
Теоретический материал для подготовки САМЫХ ТРУДНЫХ ЗАДАНИЙ ЕГЭ
Спасибо, Светлана, за отзыв. -
Теоретический материал для подготовки САМЫХ ТРУДНЫХ ЗАДАНИЙ ЕГЭ
Всё прекрасно! -
Улицкая Людмила "Капустное чудо"
Очень большой?! Вот удивил! -
Горева Светлана "Душа"
Интересный рассказ С.Горевой поможет выпускникам при написании многих тем Итогового! Читайте ... -
Астафьев Виктор «Тот, кто не растет, умирает…»
Олег, а почему ты пишешь под каждым произведением практически одно и то же? Развлекаешься? -
Бабель Исаак «Прищепа»
Олег, а что там тонко? И зачем образование, чтобы понять: жестокость порождает жестокость... -
Булгаков Михаил "МОРФИЙ"
Глубинный смысл данного произведения заключается в том, что любое злодеяние влечёт за собой неминуемое ... -
Белов Василий "ГУДЯТ ПРОВОДА"
Глубинный смысл данного произведения заключается в том, что любое злодеяние влечёт за собой неминуемое ... -
Бабель Исаак «Прищепа»
Жаль что далеко не все поймут в чем же дело - Действительно тонко - Не так уже много образованных ... -
Астафьев Виктор «Тот, кто не растет, умирает…»
Жаль что далеко не все поймут в чем же дело - Действительно тонко - Не так уже много образованных ...
Рекомендуем автора
