Бондарев Юрий "Незабываемое"

 

Юрий Бондарев. Незабываемое

                                         Посвящается Лене Строговой,

                                         медсестре 89-го стрелкового полка

   Лена ложится на краешек нар, укрывается шинелью и, согреваясь, думает в

полудремоте: "Хорошо как! Никогда не знала, что так хорошо в землянке!"

   Она только что вернулась из санроты, расположенной на берегу Днепра,

долго плутала в осенних потемках, намерзлась на сыром ветру и лишь по

трассам пулеметов, по окрику часового, иззябшая, усталая, с трудом нашла

НП.

   Свертываясь под шинелью калачиком, Лена закрывает глаза, и тотчас

откуда-то выплывают дорога, лесистый берег, освещаемый близким светом

ракет, густо-черная вода у переправы, огоньки цигарок, раненые на носилках

около землянок санроты. Где-то в ночи рождается далекий свист, он давит

все звуки, приближаясь и настигая. Снаряд с громом разрывается на кромке

берега, косая стена воды подымается перед землянками, брызги летят Лене в

лицо. "Переправу обстреливают. Но почему же раненых не перевозят?" Второй

снаряд разрывается в десяти метрах от носилок, и кто-то там кричит,

стонет. "Немедленно переправлять! Немедленно!" И она бежит на этот крик,

слыша отвратительно воющий, низкий звук падающего снаряда...

   Лена вздрагивает и резко откидывает с головы шинель. В землянке тишина,

нарушаемая странным стуком. Это задремал телефонист, и трубка ударяется о

стол. Телефонист с усилием подымает голову и продувает трубку.

   - "Волна", "Волна", - говорит он, сонно прокашливаясь. - Я - "Дон"...

Как слышишь? Поверочка... Что у вас там, черти, радио или патефон? - Он

вздыхает, утомленно выпрямляя спину. - Ну как у вас... спокойно? Ракеты

кидает?

   Связист поправляет плавающий в плошке огонек и, зябко подышав, кладет

голову на ладони.

   В землянке душно, сыро и пахнет лежалой соломой. Вместе с Леной на

нарах, прикрыв лицо фуражкой и не сняв ремни, спит командир батареи

капитан Каштанов. На полу возле нар - Володя Серов, ординарец капитана.

Свет от свечи мягко бродит по его лицу. Оно разглажено сном и кажется

совсем юным. На лоб упал рыжий завиток волос, в нем запуталась былинка

сена. Лена долго смотрит на его лицо и думает: "Что ему снится?" - и,

улыбаясь, опять закрывает глаза.

   Сквозь соя она слышит какой-то шум, чей-то короткий возглас, похожий на

команду, и как будто суматошный топот ног. Лена вскакивает. Она ничего не

понимает со сна. Ни капитана, ни Володи уже в землянке нет. Телефонист,

сгибаясь при каждом слове, надсадно кричит в трубку:

   - Ясно! Да плохо тебя слышно! Ясно! Много? Не слышу тебя!

   - Что? - тревожно спрашивает Лена и привычно ищет сумку. - Началось?

   - По-ошло, - бормочет с полуухмылкой телефонист, прислушиваясь. Он

поглядывает на потолок землянки, который сильно трясется, и, потягиваясь

всем телом, нервно зевает. - Пятые сутки контратакует, - говорит он. -

Язви их душу. И не спят, поганое отродье, а? В Днепре хотят искупать!.. И

все танки пускает да бронетранспортеры... Хорошо бы, если бы в батарее

четыре пушки, а то одна осталась, барановская... на плацдарме. Дела-а!..

   Лена молча, торопясь, надевает шинель и выбегает из землянки. В траншее

темно и холодно. С низины от Днепра дует пронизывающий влажный ветер. Он

рвет и уносит звуки выстрелов. Острый запах сырости, глины, недавно

смоченной дождем, наполняет окопы. Впереди, в вязких потемках, относимая

ветром, взвивается белая точка немецкой ракеты и, упав возле самых окопов,

горит, шипя, на земле ослепляющим костром. Где-то впереди тонко шьют

автоматы. Взвизгивая; над окопами мелькают, обгоняя друг друга, трассы;

разрывные пули глухо тюкают в бруствер, то там, то тут брызжут синими

огоньками. И Лена, пригибаясь, отталкиваясь руками от стен траншеи, бежит

вперед на бугор.

   Впереди, на высоте, длинными очередями, содрогаясь, режет пулемет. При

вспышках в красном огне лихорадочно мелькает край чьего-то лица.

   Кто-то с руганью пробегает мимо, задев Лену автоматом за плечо.

   - Баранов! Старший сержант Баранов!

   При свете ракеты Лена видит ординарца капитана Володю Серова. Он

оглядывается.

   - Лена? - Он крепко сжимает ее локоть и едва переводит дыхание. - Лена?

Ты?

   - Атака? - стараясь говорить спокойно, спрашивает Лена. - Опять?

   - Да, в атаку пошли! Совсем осатанели! - разгоряченно говорит он. -

Черт возьми, связь с орудием перебили! Баранов! - кричит он в темноту. -

Баранов!.. Быстро ко мне!

   Неожиданно сверху кто-то прыгает в окоп. Это командир орудия Баранов.

Он прерывисто дышит - вероятно, бежал. От него удушающе пахнет табаком.

   - Ну, ну? - резко спрашивает он. - Темень, леший ногу сломит! Не

разберешь ни хрена! Ну?

   - Четыре снаряда! - кричит Володя. - Транспортеры видел? По лощине

обходят! Долбани!

   В вспышках ракет появляется и пропадает широкоскулое лицо Баранова. Оно

точно отвердело.

   - Все? - Баранов, тяжело перекидывая огромное тело, выскакивает на

бруствер. Он стоит некоторое время, озираясь. - Обходят фрицы, что ли? -

говорит он и медленно усмехается. - Ракет не жалеют!

   Красные огоньки пуль струей мелькают перед темной головой. Баранова.

   - Пригнитесь! - кричит Лена сердито. - Что вы стоите?

   - А, Лена! И ты тут? - говорит Баранов, только сейчас заметив ее.

   И, не дожидаясь ответа, поворачивается, шагает в темноту. Лене хочется

крикнуть ему, чтобы он лег и пополз, но за бруствером его уже не видно, и

она говорит возмущенно:

   - Не понимаю, зачем рисковать? Можно и пригнуться. Ты тоже так ходишь -

во весь рост? Это не геройство, а...

   Володя что-то отвечает смеясь - не слышно: все тонет в разрывах. Они

бегут по траншее. На НП Лену ослепляют беспорядочные вспышки, в уши бьет

автоматная трескотня. Сухое, почти неподвижное лицо капитана Каштанова

дрожит в красных всплесках. Володя с размаху бросается грудью на бруствер,

выкрикивает:

   - Порядок, товарищ капитан! Ваше приказание выполнено!

   И Лена видит, как трясется его плечо от длинных очередей.

   Слева из темноты вылетает рвущийся сноп пламени. Все оборачиваются. В

огневых взлетах появляются и исчезают вздрагивающее орудие на высоте, а в

лощине - черные тела бронетранспортеров и вставшие по скатам высоты

силуэты - немцы.

   - Это Баранов, товарищ капитан! - кричит Володя возбужденно. - Баранов

прикурить дает!

   Внезапно становится тихо. Только далеко, на правом фланге,   без

передышки трещат автоматы, торопливо взлетают ракеты.

   Все молчат прислушиваясь. Из низины доносятся голоса немцев. Они,

по-видимому, окапываются за высотой.

   - Замолчали, - негромко говорит Володя. - Пять дисков как ветром

сдуло... Еще приготовим, пожалуйста, только спасибо не говорите! - И он

вываливает из противогазной сумки в шапку автоматные патроны, готовясь

набивать диски.

   Капитан Каштанов оглядывает всех на НП, говорит замедленно: "Та-ак" -

и, наклонившись ко дну окопа, прикрываясь шинелью, сосредоточенно чиркает

зажигалкой. Огонь выхватывает черные, тесно сдвинутые брови. Володя с

жадностью прикуривает.

   - Эх, закурить, шоб дома не журились! - И рукавом шинели вытирает с

лица пороховую гарь.

   Лена подходит к Володе сзади, тихо говорит:

   - Устал, товарищ ординарец? - И в голосе ее звучит ласковая усмешка.

   Володя одной рукой обнимает ее.

   - Ну-ка поближе сюда, санинструктор! - говорит он и крепко прижимает ее

к себе.

   Лена строго:

   - Товарищ старший сержант! - И испуганным шепотом: - Тише, капитан же

рядом... Ты совсем уж... Володька!..

   Володя весь разгорячен - ворот расстегнут, руки теплые, и Лене кажется,

что в потемках у него светятся от недавнего возбуждения глаза.

   - Ну как самочувствие? - еле слышно спрашивает Лена.

   - Да ничего, Ленка, - шепотом отвечает он, прикасаясь горячей щекой к

прохладным Лениным волосам. - Вот по тебе соскучился, целый день тебя не

было... А ты как?

   Она отстраняется от него, упираясь руками ему в грудь.

   - Осторожней, Володька, капитан же.

   - Да он не смотрит!.. У тебя руки холодные - боишься, что ли?

   - Не думаю даже...

   - Врешь, Ленка, - шепчет он, притягивая ее к себе.

   - Ну, немножко, - соглашается она.

   - За кого?

   - Да за тебя же.

   - Это ты оставь, Ленка. - Он сразу становится серьезным. - За меня

нечего бояться.

   - И оставлять нечего. Тоже ходишь, как Баранов, не пригибаясь...

   Оба не видят, что капитан Каштанов сидит на дне окопа, курит и чуть

усмехается, слыша рядом с собой шепот.

   В ту же минуту возле траншеи разрывают воздух пулеметные очереди, пули

щелкают по брустверу. Тотчас откуда-то из лощины тугим звоном ударяют

немецкие минометы. Мины с чавкающим звуком, с визгом осколков рвутся над

головой, сыплется земля, стучит по плащ-палаткам.

   Володя и Лена вскакивают. Над высотой, где стоит орудие Баранова,

рассвечивая потемки, веером летят толстые трассы. Видно, как трассы эти

врезаются в землю перед щитом, гаснут.

   - Товарищ капитан, бронетранспортеры! Опять! Прикурить не дали! -

кричит Володя, ложась грудью на бруствер, щелкая затвором автомата. -

Опять пошли! По орудию бьют.

   - Спокойно, - говорит капитан Каштанов. Он будто проснулся сейчас, и

голос у пего сонный и сиплый. Потом этот голос накаленно опаляет: -

Справа, по одному - кор-роткими!..

   У Володи судорожно трясется плечо, и жутко возникает во вспышках

автомата красный блеск его зубов. Он что-то кричит и смеется.

   И Лена смотрит на пего, и ей неудержимо хочется стоять рядом с ним,

стоять до тех пор, пока не кончится атака. Она щупает руками края окопа.

   "Санинструктора!" - звучит в ушах Лены, но она знает, что по привычке

это часто кажется ей, и, оглянувшись на Володю, все-таки идет по траншее,

спрашивая:

   - Товарищи, никто не ранен?

   Во тьме ревут в низине бронетранспортеры, веера   толстых   трасс

рассыпаются все ближе, и немецкие ракеты уже падают на огневую позицию

Баранова и горят на брустверах орудийного дворика, и всем видны стоящие и

ожидающие за щитом орудия люди и самый высокий - Баранов - возле станины.

   - Товарищ капитан! Баранова вроде окружают! - доносится сзади голос

Володи. - Видите?.. Слева заходят!

   Бегло бьет орудие Баранова. Два разрыва, четыре разрыва - и сразу

орудие замолкает, и только слышны щелчки разрывных пуль, слышно, как

кричат бегущие к орудию немцы:

   - А-а!

   - Баранов! - опять доносится чей-то сиплый зов из потемок. - Баранов!

   Мины рвутся возле орудия.

   - Санинструктора сюда! Где санинструктор? Санинструктора!

   Лена озирается и бежит на крик.

   И на бегу мельком видит страшное, перекошенное лицо капитана Каштанова.

Он что-то кричит, но понять нельзя. Она видит его раскрывающийся рот. Она

улавливает одно слово:

   - Впер-ред!..

   Из траншеи, сбивая Лену с ног, бегут люди. У Лены, сжимаясь, колотится

сердце.

   В проходе она сталкивается с огромным солдатом. На руках он кого-то

тащит.

   - Кто такой? - хрипит солдат. - Где санинструктор?

   - Я, - задыхается Лена. - Я, милый, я! Где раненый?

   - Кто "я"? Не вижу! Ну-ка встань! - И, возбужденный, злой, шагает прямо

на Лену.

   - Я санинструктор! - внезапно сердито останавливает его Лена. - Давай

же его! Куда ранен?

   - Живой... да быстрей... - тише, но еще раздраженно и как бы с угрозой

говорит солдат, точно не доверяя Лене.

   Лена его не знает: он, вероятно, из пехоты.

   Солдат этот крепко придерживает за спину обмякшего   человека   в

плащ-палатке.

   - Ну, притащил! - сквозь вздох говорит солдат. - Метров двести нес!

Нашего-то санинструктора... тоже была девчонка... Ну, Семен, будь, брат,

здоров! Живи...

   - Спасибо тебе, - вздыхает раненый.

   - Не за что, брат. После войны за столом будешь говорить. Дай я тебя

поцелую.

   Они прощаются. И солдат поспешно уходит по траншее. Раненый сдавленно

стонет, скользит руками по стене окопа.

   - Держись за меня! Идем быстрей! Быстрей в землянку, здесь недалеко! -

шепчет Лена.

   В землянке по-прежнему горит свеча, но телефониста нет: он, вероятно,

наверху. Торопясь, Лена укладывает раненого на нары.

   - Сейчас, сейчас, мы сейчас, мы только перевяжем... и все в порядке...

Только перевяжем.

   Раненый молод, он еще совсем мальчик. У него бледное до синевы лицо,

побелевшие, искусанные губы плотно сжаты. Большая потеря крови пугает

Лену, и она очень спешит.

   - Жжет... - Паренек разжимает губы. - Как железом жжет... насквозь

будто меня в бедро... А?

   Лена рвет на его животе кровяную гимнастерку, расстегивает пуговицы.

   - Не надо! - Перекосив лицо, паренек испуганно приподнимается. - Уйди,

сестра! Стыдно мне...

   Он прикрывает руками живот. Грудь у него ходит под руками, как мехи. На

животе расплылось вязкое кровяное пятно.

   - Чудной, я только перевяжу... Одну минуту, и все, - убеждает его Лена.

   Наконец все сделано. Паренек скрипит зубами.

   - Сестра, глотнуть бы!.. Жжет.

   Лена торопливо шарит рукой по соломе, по полу, стараясь   найти

какую-нибудь оставшуюся фляжку, и машинально повторяет шепотом:

   - Сейчас, милый, сейчас.

   А в полночь приходит капитан. Он, щурясь, долго оглядывает землянку. На

нарах, на полу - раненые, а Лена сидит спиной к двери и не видит капитана.

Тонкая спина ее согнута. Она положила подбородок на ладони и слушает

внимательно: раненый ей что-то рассказывает вполголоса.

   - Лена, - капитан кашляет, - куда нам?

   Лена оборачивается и встает с бледным, осунувшимся лицом. Она поднимает

руки к груди, сейчас же опускает их и медленно, мелкими шагами, точно ноги

у нее спутаны, подходит к капитану, глаза у нее широко раскрыты, застыли в

ожидании.

   - Что? - спрашивает она.

   - Давайте.

   Капитан сдавленно покашливает, и два солдата тихо вводят в землянку

Володю, придерживая его, и капитан, не глядя на Лену, говорит:

   - Перевязку сделай...

   Лена подходит ближе к Володе, и капитан видит, как пуговичка на ее

гимнастерке ходит то вверх, то вниз и брови ее недоуменно дергаются. У

Володи на глазах повязка набухла от крови. Он с неловкостью тянет к ней

руку, но капитан, хмурясь, удерживает ее.

   - Володя, спо-кой-но.

   - Товарищ капитан. - У Володи отрывистый, незнакомый голос. - Надо

снять повязку, мешает.

   - Товарищ кап... - И Лена осекается от спазмы в горле.

   - Лена? - с испугом спрашивает Володя. - Лена здесь?

   Лена тупо смотрит на его повязку. И делает еще шаг. Володя осторожно

ищет и берет ее за плечи. Губы его стараются улыбнуться.

   - Лена? - шепчет он и опять тянется к повязке. - Леночка, надо снять

повязку к черту!..

   Лена легонько сжимает его руку. Ее лицо кажется неподвижным. Кровь

капает ей на пальцы. Она горячая, а рука Володи холодная, как железо на

морозе.

   - Леночка, - говорит Володя, - меня обожгло... Меня только ударило...

Посмотри, что у меня? Видишь? Совсем уж мелочь, чувствую - ожгло просто...

   Лена молчит. Ей нужно его перевязать, но Володя с повязкой сейчас так

далеко от нее, что, наверно, не дотянуть рук.

   - Ничего, Володя, ничего... не опасно, - выдавливает она механически,

как во сне, накладывая чистый бинт.

   А Володя, все стараясь улыбаться, говорит:

   - Это ерунда, пустяки. В голову ранило, кровью глаз залило!..

   Она усаживает его на нары и безмолвно стоит возле. Капитан прислонился

спиной к стене, прикрыв глаза, и кажется, что дремлет. У него дергается

щека и сходятся и расходятся углом черные брови.

   - Товарищ капитан, - сниженным голосом спрашивает кто-то из раненых, -

как там... наверху?

   Капитан разлепляет веки.

   - Как там? - снова спрашивает молодой парнишка, раненный в бедро.

   - Стоим, - отвечает капитан, - три транспортера горят... - Капитан

оглядывает раненых. - Три транспортера, - громче добавляет он.

   - Все здорово! - неестественно оживленно говорит Володя и кивает. - Да,

товарищ капитан, Баранов молодец.

   - Лена. - Капитан машет Лене пальцем. - Иди сюда... Володька, Володька,

- внезапно глухо говорит капитан и, стиснув Володино плечо, порывисто

наклоняется и крепко целует его в губы.

   - Спасибо тебе, Володя, спасибо... за все.

   Капитан вышагивает из землянки, и Лена слышит, как он покашливает у

входа: ждет ее.

   Лена, хватаясь за стену, как пьяная, выходит из землянки вслед за ним.

Она держится рукой за ослизлую стену траншеи, чтобы не упасть от слабости

в ногах.

   - Вот, - покашливает капитан, - так... Вот как с Володькой, а? Ты

слышишь? Цены не было парню. Осколком мины его... Ну, вот что... Сейчас же

за повозкой... В тыл по оврагу ближе. Раненых немедленно увезти. Никого

больше не могу послать - такое время! Иду к Баранову, - добавляет,

капитан, - там снаряды привезли. Эх! Ну ладно, беги за повозкой! За

ранеными присмотрят.

   А Лена не может вымолвить ни слова.

   - Погоди, погоди, - нахмуривается капитан. - А с Володькой вы что...

дружили, что ли? - спрашивает он глуховато.

   - Какое это имеет значение! - шепчет Лена.

   Капитан задерживает в груди дыхание, очень быстро говорит:

   - Ну ладно, ладно... Иди.

   Вокруг тихо. Только впереди над окопами дрожит красный отблеск, как от

пожара, и даже не взлетают ракеты. Лена спускается с бугра и идет по дну

оврага в тыл за повозкой. У нее точно клещами хватает за сердце. Удушье

сжимает горло, и давит, и выпирает все из груди. Лена напрягается и

морщится, чтобы заплакать, но слез нет. И она, судорожно хватая ртом

воздух, останавливается и с ужасом думает: "Неужели? Неужели это все?"

   И, кусая губы, на ощупь, по настилу мокрых опавших листьев, Лена бежит

по оврагу.

   - Ну вот, Володя, сейчас придет паром, и ты будешь в медсанбате, -

говорит Лена и подымает Володе воротник шинели. - Так лучше, а то ветер...

Володя лежит на носилках около землянок санроты на берегу Днепра. Около

носилок тлеет костер. На обуглившихся досках лениво ползают и гаснут

фиолетовые огоньки. От Днепра несет осенним холодком. С косогора, из сырой

рассветной мути, летят влажные листья. Они падают на огонь, шевелятся, как

живые, и вспыхивают тихим желтым пламенем. На песке около костра стоит еще

несколько носилок. Из землянок санитары выносят раненых, ждут парома с

того берега. Днепр не виден в потемках, но когда далеко слева слабо

мерцает край неба, то можно отличить черную воду от берега. Временами

ветер сникает, становится тихо, и Лена слышит, как отрываются и планируют

с деревьев листья. Один лист упал ей на рукав. Лена осторожно снимает его

и держит на ладони. Лист пахнет землей и тревожным запахом поздней осени.

   "Какой легкий лист!" - думает она.

   - Они у нас в Воронеже лежали целыми кучами в саду, и как хорошо было

по ним ходить... - говорит Лена, - они хрустят.

   - А ты раздави этот, - ворочаясь, без улыбки советует он. - Тоже

хрустнет.

   - Зачем, Володя? - обиженно отвечает она и сдувает лист с ладони. - Не

надо.

   Володя поеживается и вздрагивает.

   Лена задумчиво смотрит на его лицо.

   - Что, Володя? - спрашивает она.

   - Лена, - говорит он, - скоро паром?

   - Сейчас, Володя. И потом в медсанбат. Немного осталось потерпеть.

   - Лена, - повторяет Володя, - а ведь я... Ведь мы с тобой теперь...

   Он приподымается на носилках, вбирает в себя воздух.

   - Что? - спрашивает Лена. - Что ты хотел сказать? Ложись, ложись...

   - Ничего, - говорит он, стискивая зубы, и мучительно морщится не то от

боли, не то от каких-то воспоминаний...

   Лена поправляет его повязку и наклоняется к нему:

   - О чем ты думаешь?

   Володя не отвечает.

   - Странный! Какой ты странный, Володя! О чем ты думаешь? - Лена гладит

его шею и целует в подбородок... - Я верю, что мы еще увидимся...

   Володя лежит молча.

   - Ну, сестренка, - говорит кто-то над головой. - Пусти-ка. Дай-ка мы

его возьмем - паром не ждет!

   Рядом стоят два санитара. Они берут носилки и, кряхтя, несут их к

парому в сопровождении Лены.

   - Погодите, ребята. - Володя встревоженно делает усилие приподняться,

опираясь локтями, и голос его звучит сдавленным криком отчаяния: - Лена!

Меня сейчас увезут... Я хотел сказать... не увижу я тебя больше! Жизни без

тебя мне не будет, а не жалей ты меня, война ведь, Леночка, милая!..

   Она дальше ничего не может расслышать. Носилки грузят на паром, а она,

безмолвно кусая губы, медленно идет к костру, и в ее ушах еще звенит

мальчишески отчаянный вскрик Володи, пытавшегося объяснить то, что не

поддается никакому объяснению.

   И вдруг Лене становится необыкновенно жарко, как тогда в овраге, так

жарко, что пересыхает в горле и невозможно дышать. Она обессиленно садится

у костра и, охватив колени, пряча в них лицо, горько и беззвучно плачет.